По придирчивому взгляду читалось некоторое пренебрежение и удивление. Борис с улыбкой говорил:
— Гораздо лучше, царевич Дмитрий Иванович. Теперь нет проблем с вероисповеданием, и переговоры не затянутся на месяцы, и самое главное — это то, что народ доволен!
Воодушевляющая речь родственника Семёна не обрадовала. Заподозрив, что что-то Борис не договаривал, он еле выдавил:
— Приятно слышать, рад за него и твою дочь, Борис.
Взгляд, полный презрения, монаху не понравился, но он не хотел выводить из себя ни Бориса, ни Семёна, а также не хотел разочаровывать Ксению. Почувствовав неприятный холодок, он навесил на себя доброжелательную улыбку.
Вечерело, скорее даже не вечерело, а начался октябрьский ливень, и поэтому Борис решил, что можно всем вместе попить сбор из трав. Семёну не нравилось, что придумал Борис и он решил помешать всему.
Пока все говорили, он вышел в сени и кликнул одного из своих людей — Сеньку. Ему нравился этот хитрый и изворотливый блондин, который мог безоговорочно выполнить все его приказания. Глядя на о чём-то беседовавших Ксению и Григория, мужчина чуть не сплюнул, до того все улыбки были ему противны!
— Итак, сейчас, пока Марии нет, я тихо пробираюсь, капаю пять капель ртути и спокойно делаю вид, что ничего и не было. Попробуй только проболтаться, я тебя сразу же расчетвертую.
— Понял, Семён Никитич! — выпалил Сенька
— А пока иди к ним и помни: не пытайся меня выдать.

Блондин кивнул и направился к царю Борису.
— …Свадьба будет через два месяца, а пока вы можете узнать друг друга получше, — донёсся голос Бориса, и Ксения снова поцеловала «Дмитрия», но уже в щёку, тому явно уже нравилось. По крайней мере, во взгляде не читалась рассеянность и неприятие.
«Ну где он там? Умер, что ли?» — такой была мысль, которая посетила головы и царя и Сеньки.
Но, видимо, Семён умел читать мысли, так как быстро появился и, извинившись, поставил блюдце со сбором, в котором были те самые капли ртути.
Мстительно улыбнувшись, мужчина сел и начал наблюдать за Ксенией. Скоро она «случайно» отравится, и всю вину скинут на этого самозванца.
Они ещё долго разговаривали, Ксения понимала, что Григорий — тот самый, с кем ей повезло в жизни.
Скоро, всё закончилось, и, поднявшись, Мария подошла к Григорию и, поцеловав в лоб, сказала:
— Ну, вот, теперь у тебя скоро появится жена. Ксения очень хорошая, так что вы привяжетесь друг к другу. Сынок, я верю и желаю вам всего хорошего.
Ксения встала и потерла виски:
— Что-то голова начала болеть, думаю, завтра мне станет лучше, — царевна через силу улыбнулась. — Могу ли я пойти к себе в покои?
— Можешь, иди. — Ирина всё не могла смириться с тем, что Григория признала своим сыном сама Мария Нагай, и этот проходимец скоро станет мужем её дочери. Она всё ещё ненавидела бывшего монаха.
Краем глаза он заметил, как Семён нервно косился на Бориса, как будто боялся, что его раскроют.
Григорий нервно кивнул и пошёл в свою комнату, раздевшись до пояса и сняв сапоги, он лёг.

Ксения тоже легла в своих покоях.
Сначала ей ничего не снилось. Но скоро во сне она увидела Москву в огненном кольце. По Москве скакали люди и добивали всех, кто попадался на пути. В их руках были стрелы, топоры, мечи. Ксении показалось, что все это реально, и, кажется, она почувствовала запах чьей-то крови.
Ксения резко проснулась ночью от кошмара. Голова будто и не собиралась переставать болеть, царевна снова стиснула зубы.
— Да когда же это кончится? Надеюсь, что скоро... — прошептала Ксения и снова легла. На этот раз боль притупилась, и девушка смогла наконец-то заснуть без кошмаров.

Глава VI «Потрясение»
Отрепьев проснулся в довольно неплохом расположении духа. Он бы поспал подольше, тем более за окном было пасмурно, и идти никуда не хотелось, но звук за стенкой не давал ему провалиться обратно в сон. Ворча что-то наподобие «делать, что ли, нечего в такую рань? Борис Фёдорович с утра пораньше бояр принимает?», Григорий встал и, потирая глаза, начал надевать кафтан. Любопытство взяло вверх, и монах решил подслушать разговор Бориса и того, с кем царь говорил.
Григорий вышел из комнаты и направился в сторону источника звука. Прислонившись к двери, ведущей в комнату Бориса, он припал ухом к двери. За стеной звучал явно женский голос, который, всхлипывая, торопливо рассказывал, глухой голос Бориса который пытался успокоить женщину.
— Прасковья, успокойся, я знаю, что убийцу ждёт суровое наказание. Ксения умерла… — у Григория на этих словах подкосились ноги, и он сполз по двери на пол.
«Нет, это просто шутка, Ксения жива, э-это шутка» — мысленно твердил он. Сердце бешено колотилось в груди, он дрожал, но больше от злости, чем от слёз, которые Отрепьев еле-еле подавлял, чтобы не разрыдаться, как какая-то девка.
За дверью послышались шаги и мужчина, поняв, что валяться здесь не должен, вскочил на ноги, и, прежде чем Прасковья выглянула, он выскочил за дверь.
Трясясь от нахлынувших на него эмоций, он решил побыть один и успокоиться.

" Высказаться ещё… а хотя, лучше не надо» — думал «Дмитрий», заходя в конюшню. В ней было относительно теплее, чем на воздухе.
Два вороных коня дремали, фыркая во сне. Пегая кобыла задумчиво жевала сено, и, когда «Дмитрий» зашёл, фыркнула.
— И что мне делать теперь? Ксения умерла, и мне больше нечего делать здесь. Не хочу вот так взять и слишком глупо закончить свою жизнь. Может, сбежать? Как думаешь? — он легонько коснулся рукой гривы кобылы, перебирая её. Лошадь молчала.
С невесёлых размышлений о Ксении Годуновой и несостоявшейся свадьбы мысли Григория перешли к воспоминаниям о своей семье. Он был единственным ребёнком, матери на момент его рождения было двадцать пять, отцу тридцать.
Его назвали Юрием, но часто звали Юшкой. Мать крепко любила сына, отец был постоянно занят и не всегда проводил время со своим сыном. В шесть лет он начал упрашивать Богдана научить его управляться оружием и ближнем боем.
— Ох, вояка мой, — смеясь говорил отец, взъерошивая рыжие волосы сына. — Конечно, я верю, что ты ещё прославишь наш дворянский род и станешь сильным воином.
«Ага, прославил, называется. Мой отец явно не одобрил то, что я влипаю в неприятности. Весело прожил жизнь, называется» — думал «Дмитрий». Дверь в конюшню скрипнула и начала открываться.

«Кого там ещё занесло?» — встрепенулся мужчина и направил взгляд на дверь. В конюшню зашёл боярин. Кажется, Алексей Петрович.
— Дмитрий Иванович, так вот вы где! Идёмте, нам нужно ваше мнение по поводу… Семёна и его помощника.
— Зачем я нужен вашему царю? — убито спросил он, смотря в землю. — Могу ли я просто уйти?
— Но ты должен быть благодарен Борису Фёдоровичу за… — начал было Алексей, но Григорий тут же его прервал:
— За что? За то, что я игрушка в его руках? За то, что, если я не буду нужен, меня бросят медленно умирать? За то, что я не имею своего мнения? За это?! — ярость вскипела, и это был единственный раз, когда монах хотел убить. В глазах блеснуло недоброе свечение.
— Заткнись! Ты нужен, а теперь идём. Тебя там все ждут, — боярин взял за руку Отрепьева и повёл к выходу из конюшни, пропуская мимо ушей недовольное бурчание мужчины.
Его ввели в тронный зал, там были и Борис, и Мария, и Семён с Сенькой, и Фёдор.
— Явился, не запылился, — ухмыльнулся Семён, — надеюсь, знаешь, по какой причине
Григорий лишь тяжело вздохнул, уж он-то ясно знал, зачем его сюда привели. Мрачно обводя глазами всю округу, он сел рядом с Марией. Она смотрела в пол и о чём-то думала.
Ирина кивнула мужу, чтобы тот начал это «собрание».

— Итак, вы все знаете, почему я собрал вас. Я клянусь, что, если убийца сам выскажется, то всё закончится довольно быстро, — царь попытался быть спокойным, но голос несколько подрагивал, выдавая истинное настроение Годунова.
Гробовая тишина. Мужчина вздохнул и кивнул на стоявшего рядом Сеньку. Блондин дёрнулся, но отпираться было поздно.
— Во всём виноват этот ваш «Дмитрий»! Ему принадлежала идея отравить Ксению! — протараторил он. Ирина кивнула, но не от правильности слов, просто она до сих пор горела желанием убрать Григория из поля зрения навсегда.
— Что ты там сказал, выродок? — прошипел монах, прожигая глазами белобрысого холопа. — Тебя не учили вежливости?
— Чего ж ты защищаешься, а? И это самозванец меня ещё и учит! Ну, хоть не холоп. — Сенька ухмыльнулся, в его глазах читалась насмешка, ведь его забавляла реакция Григория.
— Во-первых, я не самозванец, поди спроси у царя, что он вообще меня притащил сюда, а во-вторых, до монашества я был сыном дворянина, так что помолчи мне тут. Я драться ещё могу, или ты слишком смелый? — парировал «Дмитрий».
— Всяк болтать может! А проверим! Думаю, тебе стыдно позориться перед царём, или ты просто трус.
Семён ухмыльнулся, ему не хотелось прерывать спорящих.
— Замолчать! Итак, Сенька, точно ли виновен Дмитрий? — Борис не вытерпел и утихомирил этим спорщиков.
От этих слов, Сенька поёжился, но решил переложить вину на Семёна, и хотя, это было правдой, но холоп выставил себя невинной овечкой, которая просто исполнила приказ. Эту ложь Семён не хотел слушать и прервал блеяние Сеньки:
— Борис! Он всё врёт! Я знаю правду, — на этих словах «царевичу» стало дурно.
«Неужели, снова будет винить меня? И что дальше? Плаха? Виселица? Или ещё что похуже…» — пронеслось в голове у монаха, и он опустил взгляд. Мария приобняла его:

— Не волнуйся, милый, никто тебе не навредит. Успокойся, — женщина провела пальцами по щеке «Дмитрия».
— Ну, рассказывай, —приказал Борис Фёдорович.
Говорил Семён долго. С таким спокойствием, как будто он никогда не травил Ксению, а они лишь мило беседовали. Григория поражала холодность и безразличие к чужой жизни.
— …А потом я капнул пять капель ртути, это достаточно, даже слишком, дабы убить Ксению. Ещё хотел дотравить вашего царевича, который обыкновенный самозванец, но не хотел, чтобы меня сразу раскрыли. Я признаю вину, и мне абсолютно не жаль никого. Ксения не должна была выйти за него замуж, а верный способ — смерть. Думал, что это не раскроется, но, видимо, этому дрянному самозванцу верят. Что ж, посмотрим, как он развалит до основания царство.

Повисла напряжённая тишина, почти все были в абсолютном шоке. Борис кивнул Фёдору и Алексею:
— Уведите их и больше никогда не приводите обратно.
— Будет выполнено! — выпалили они, и, подхватив Семёна и его помощника, вышли от Годунова.
Финал их жизни Григорий не хотел знать, но догадывался об этом, перед тем как выйти, Семён бросил на «царевича» злобный взгляд и тут же отвернулся.
Ирина ушла к себе в покои, Борис чувствовал себя разбитым, нервно кивнул и ушёл к себе в кабинет, пытаясь за бумагами забыть о Семёне, Сеньке и хоть немного перестать думать о том, что его любимая дочь теперь мертва.
Отрепьев остался с Марией, которая всё ещё пыталась обдумать информацию. Ему нужно было высказаться:
— Матушка? Мне надо кое-что вам сказать, — он легонько коснулся руки Марии Нагай, пытаясь привлечь к себе внимание.
— Что именно? Вижу, ты очень расстроен. Из-за дочери Бориса? — Нагай провела подушечками пальцев по щеке монаха.
— Да, я думаю, что если б я не появился, Ксению не отравили, да и мне кажется, что меня вскоре дотравят.
Мария тяжело вздохнула и, повернувшись к «сыну», погладила его щёку и поцеловала в макушку.

— Ты не виновен, сынок. Никто не виновен, — проговорила Мария Федоровна. Наклонилась к уху Григория и прошептала:
— Я верю, что скоро ты станешь царем. Я буду ждать этого. Но поклянись мне…
Она на миг прервалась и посмотрела прямо в глаза Григорию. Того передернуло под этим острым, проникающим в душу взглядом.
— Поклянись мне, что, когда ты станешь царем, то вернешь величие нашему роду. Поклянись мне, сынок.
— Клянусь, — почему-то севшим голосом отозвался «царевич».
— Вот и умница, — одними губами ответила вдова и, поднявшись на ноги, ещё раз обняла «Дмитрия», после чего вышла.
«Всё будет хорошо, мой сынок, моё самое драгоценное сокровище, больше никто не посмеет тебя оклеветать» — думала Мария, чувствуя тепло в сердце и радость, что всё прошло успешно.
Григорий снова остался один, вспомнив, что скоро должны прийти Фёдор и Алексей, Отрепьев заторопился.