И — будто не он считанные минуты назад корчился в чем-то, близком к агонии, — выпущенный на волю зверь поднимается на лапы, потягивается всем телом. Они поменялись местами, и запертому в уголке сознания Цикуте остается только наблюдать, молясь Звездам о том, чтобы зверю, как и раньше, хватило нескольких часов свободы посреди бури.
А зверь, оглядев привычную, знакомую и ему тоже пещеру, довольно скалится, окрашивая элероны зеленью радости, и, распахнув крылья, кидается прочь из убежища. Он летит прямо в эпицентр шторма, вода для него — второй дом, и он с размаху врезается в волну, радуясь знакомому покалыванию в жабрах, радуясь боли в вывернутых ударом крыльях, радуясь буйству стихии.
И, стоит ему пулей вылететь из воды, на лету стряхивая с сильных крыльев соленые капли, как над океаном разносится оглушительный рев.
…Вышедшие на охоту Морские воины тревожно переглядываются, когда из влажной океанской дали доносится громкий звук, похожий на крик.
— Опять громолн летает, — обеспокоенно говорит кто-то из них. — Значит, к сильному шторму.
А далеко-далеко, в самом сердце бури, зверь носится в полном влаги воздухе, ликуя. Он оставил в стороне свою разумность и, как всегда, доверился инстинктам. Пусть даже он затерялся в шторме, ему это не страшно.
Ведь он стал штормом.
***
…И он будет так кружиться в буре еще несколько часов, наслаждаясь свободой, будет носиться то над водой, то под водой до тех пор, пока океан не начнет успокаиваться. Только тогда он вернется на знакомые скалы, спрячется где-нибудь и с неохотой вернет Цикуте тело и разум, а сам затаится до следующего раза. До следующего шторма.