Борткевич приходил в общежитие почти каждый день, несмотря на открытую ненависть Элеоноры. Если Элеонора была одна в комнате, а дверь заперта, то он стучал в нее и грозился выломать.
Федорченко пытался заступиться за свою подругу, но Борткевич смотрел на него, как на пустое место, и отодвигал, как неодушевленный предмет, когда он попадался ему на дороге. Кроме Элеоноры, он не видел никого.
Управы на Борткевича не было: он недавно окончил с отличием наш институт, был мастером спорта по тяжелой атлетике, неоднократно защищая честь института, был любимцем всех, а то, что он влюбился в Элеонору, было само собой разумеющимся, и если бы даже он в щепки разнес общежитие, то и это сошло бы ему с рук.
Понемногу он приучил всех к своим визитам, а Элеонора вначале со злостью, а затем уже обреченно говорила: "Горе мое луковое". Если ему удавалось попасть в комнату, то он бесцеремонно и безжалостно целовал Элеонору и говорил: "Или моя, или ничья". Все девчонки завидовали Элеоноре, а она совсем затосковала: Федорченко видеть не хотела и все чаще и чаще приходила к нам в комнату, куда Борткевич не позволял себе зайти.
Однажды под вечер она пришла ко мне бледная с черной шалью на плечах. В комнате я был один, было скучно, и ее приход меня обрадовал.

- Юрочка, он моя судьба, - сказала она, почти упав на единственный стул. - Я больше не могу противиться ему. Он победил, я раба его, - и заплакала.

Я пытался ее утешить, предлагал поговорить с ним.

- Нет, Юрочка, я ездила к цыганке гадать, и она сказала: "Судьба", - да я и сама чувствую, - и опять заплакала, а затем, плача, запела что-то цыганское, тоскливое, раздирающее душу. Я с трудом подбирал аккомпанемент и готов был сам рыдать вместе с ней.

В середине пения дверь открылась и в комнату тихо вошел Борткевич, да так и застыл у двери. Элеонора сидела к нему спиной, рыдала, пела и ничего не видела, а я молча играл.
Закончив пение, Элеонора уронила лицо на руки и заплакала: она прощалась с девичеством.
И вдруг, не отходя от двери, запел Борткевич. Элеонора вздрогнула, но голову не повернула. Борткевич пел слышанный тобой романс. Я невольно подошел к нему и аккомпанировал. Наташенька, он пел так же страстно, как и сегодня. Затем круто повернулся и вышел.

- Юрочка, это было предложение, - со вздохом промолвила Элеонора и добавила: - От судьбы не уйдешь.

Неделю его не было, Элеонора почернела, глаза лихорадочно блестели и были обращены к двери. В воскресенье утром Борткевич пришел в новом дорогом костюме, с цветами, с тортом, бутылкой шампанского, с кротким выражением лица и сделал ей предложение. Она его приняла. Свадьбу решили сыграть после сессии.

Любовь их была страстной, почти первобытной. Они осунулись, взгляды горели огнем, и казалось, что ничего хорошего из этого не получится. Часто приходили к нам в комнату, сидели обнявшись и пели. Их пение было почти профессиональным, и все общежитие было на ногах, если они пели: стояли в комнате и коридоре. Как Элеонора сдала сессию, до сих пор не пойму.
Свадьба была в ресторане. Борткевич смотрел на Элеонору, как на икону, от его дерзости и грубости, с которой он ее завоевывал, не осталось и следа: он был влюбленным и ручным.
С первого дня их совместной жизни, - а жили они на квартире, которую раньше снимал Борткевич, - между ними установилось полное взаимопонимание, разногласий и ссор вообще не было, потому что любое желание Элеоноры было для Борткевича законом. Одевал ее, как царевну, где он доставал для нее наряды и украшения, оставалось загадкой. В институт и из института возил на машине. Уже тогда он работал в ГАИ. И ни у кого даже в мыслях не было, что он у нее под каблуком. Она любила его, и он это знал, и то, что баловал ее, было вполне естественным.

Перед нашим окончанием института Борткевичу предложили должность начальника ГАИ в Могилеве. Элеонора была счастлива, ей хотелось вернуться домой. Я же взял свободный диплом и тоже возвратился в Могилев к отцу, но с работой еще не определился. Вот тут-то Борткевичи и решили мою судьбу. Если Коля сумел укротить Элеонору и жениться на ней, то уговорить меня работать в ГАИ для него было парой пустяков. Вот так и связал я свою судьбу с ГАИ и Борткевичами, наверное, навсегда. И вдруг у Борткевича роман с секретаршей. Узнал об этом я от Элеоноры, а он мне, как и Элеоноре, объяснил, что романа не было, а случилось все по пьянке. Я знал, что пьяным он никогда не бывает, может напустить на себя, но у него жесткий контроль в отношении спиртного. Однако Борткевич твердо стоял на своем - по пьянке. Ты ведь не знаешь, что в свои сорок девять лет он чуть не стал еще раз отцом.

- Да, он мне рассказывал. И это не пьянка, а психологический импульс... - и замолкла оттого, что нечаянно почти выболтала то, что являлось чужой тайной.

- Он тебе рассказывал об этом? - удивился капитан.

- Да, - коротко ответила я, всем своим видом показывая, что больше не намерена обсуждать эту тему.

Капитан тепло улыбнулся, покачал меня, как маленькую, на своих коленях и промолвил:

- Это хорошо, что он тебе все рассказал, и хорошо, что ты хранишь его тайну, и хорошо то, что они, наконец, помирились.

* * *

Весь январь у нас с капитаном было что-то вроде медового месяца. Я после работы забегала домой, а затем уходила к нему. Возвращалась поздно вечером на машине капитана. Детей не интересовали мои частые отлучки из дома. Началась сессия. У Леши она проходила спокойно, размеренно, без суеты. А у Юльки это была первая сессия, и нервозности было столько, как будто она училась в Оксфорде и все предметы нужно было сдавать на иностранном языке. После сдачи экзамена она бежала к ближайшему телефону-автомату, выдыхала: "Сдала", - и сразу клала трубку. Затем были каникулы. Леша уехал на спортивную базу отдыха лыжников, а Юле я достала путевку на городскую турбазу "Днепр".

Все наладилось в моей семье, а отношение капитана (ему уже присвоили майора, но я по-прежнему называла его "мой капитан") ко мне успокоило мою впечатлительную натуру.

Но все в жизни относительно...

Глава 8

В конце февраля Юля заболела ангиной, которая дала осложнение на уши. Ее положили в областную больницу, и я не знала покоя: страх, что Юля оглохнет, неотступно следовал за мной. Врачи сделали все возможное, и только правое ухо слышало не полностью. В дальнейшем требовалось санаторно-курортное лечение.

Не только февраль, но и март прошел в волнениях. В апреле у капитана была запарка, да и у меня начались дачные заботы. Иногда все же удавалось нам вместе приехать на дачу, и мы лихорадочно пытались сделать максимум работы и так же лихорадочно любили друг друга. В мае стали строить планы о поездке в отпуск вдвоем.

* * *

...Как-то среди ночи я открыла глаза и, как ужаленная, вскочила с кровати. Сердце бешено билось, руки оледенели, ноли еле держали дрожащее тело. Взглянула на часы - четыре.

Что меня испугало? Посмотрела на Юльку. Она спала на животе, одна нога выглядывала из-под одеяла. Поправив одеяло, пошла в другую комнату - посмотреть на Лешу. Мужчина! Спал на спине, подложив руку под голову. "Замлеет рука", - высвободила и положила вдоль тела на одеяло. Леша даже не шелохнулся. Ну и сон! Хоть из пушки стреляй! Пошла на кухню, достала бутылку минеральной воды, открыла, немного отхлебнула и устало села на табуретку. Волнение постепенно стихало.

Что меня разбудило? Что испугало? Или что-то приснилось? Сон... да, сон...

Я видела что-то ужасное, но что? Я кричала, кого-то звала. Да-да, это сон меня напугал. Последнее время я плохо сплю, мне снятся какие-то кошмары, от которых я часто просыпаюсь. Утром пытаюсь вспомнить, что видела, и не могу, а в душе остается осадок какой-то утраты. И мысли о капитане... Наши неопределенные отношения. Нет, он не изменился, но при встрече как-то двусмысленно молчит. Он ждет от меня решения, а я не могу, так как с детьми все труднее и труднее, особенно с Юлей: участились ссоры, непонимание. А капитан? Ему хочется счастья, любви, семейного покоя. А что я могу предложить - семейные проблемы и будни, будни...

Так что же мне приснилось? Отчего я проснулась в таком испуге?

Нервы, надо сходить к врачу, пусть выпишет что-нибудь успокоительное. А может быть, надо отдохнуть. Конечно, я просто устала. Ведь уже начало июня. У капитана в июле отпуск, и мы вдвоем поедем в Крым, к морю, он сказал, что возьмет семейную путевку. Семейную... Я представила себя с ним на берегу моря и от предвкушения счастья зажмурилась.

Да, я устала. И пошла досыпать.

Но сна не было, в голову лезли всякие мысли и бессознательное напряжение: надо вспомнить сон, обязательно. В шесть зазвенел будильник, и я с тяжелой головой поплелась на кухню. Взбодрив себя чашечкой кофе, принялась готовить завтрак.

* * *

В отделе было затишье: отпускная пора. Я села за свой стол и стала смотреть в окно: небо синее-синее, как море. Деревьев в окно не было видно - седьмой этаж. Достала папку с бумагами: работа была не срочной, но сидеть без дела не хотелось, стала просматривать алгоритм по решению сантехнической задачи, но что-то мешало вникнуть в суть расчетов. На душе было тревожно. Вспомнила... Юлькины намеки на отпуск, на отдых семьей. Какая семья? Леша едет со студенческим отрядом. Кстати, а когда он едет? Что-то последнее время совсем ничего не знаю о нем. Юля собиралась с Владимиром и его матерью в Крым, а о том, как я буду отдыхать, и речи не было. Но Юля зря ничего не говорит, да и глазенки у нее были хитрые-прехитрые. Что она задумала? Неужели мой отпуск с капитаном сорвется? Нет уж, дудки, я заслужила отпуск, и никто не сможет мне помешать. Опять стала думать о капитане, думать с любовью, нежностью, тоской и какой-то виной перед ним. Да, я, и только я, виновата в том, что мы не вместе, ведь влечение друг к другу не ослабло, а усиливалось с каждым днем, и все мучительнее стали расставания. По телефону мы вообще говорить не могли. Господи, это молчание по телефону было пыткой для обоих. Каждый хотел встречи и знал, о чем думает другой. Какие же могут быть слова?

На обеденный перерыв не пошла, лень было двигаться. Заварила кофе, достала бутерброд, откусила, но, кроме горечи, во рту ничего не ощутила. Печень давно не давала о себе знать. Этого только не хватало.

* * *

И вдруг как ток прошел по всему телу: перед глазами четко, как на экране, прошел весь сон - от начала и до пробуждения. Мне снилось, что я с Юрой шла по зеленой лесной поляне, усеянной ромашками. Я была в голубом летнем платье, а Юра был одет в форму гусара, хотя было очень жарко. Мы собирали ромашки, смеялись и были счастливы. Из ромашек Юра сплел венок, надел мне на голову, и мы стали танцевать под музыку гавайской гитары, которая, казалось, лилась с неба. Юра целовал меня и в танце поднимал в воздух, опускал и опять целовал. Его глаза сияли, и он был очень красив в форме на фоне зелено-белой поляны. Затем он остановился, посмотрел на небо, на котором не было ни единого облачка, сказал, что надвигается гроза и ему надо посмотреть, есть ли в лесу какое-либо укрытие, и пошел в сторону леса, который обступал поляну со всех сторон. А я увидела рядом озеро, совсем крошечное, по которому плавало трое лебедей. Я стала их кормить, бросая кусочки хлеба все ближе и ближе к берегу. Один лебедь отделился и подплыл совсем близко ко мне. Я отступила немного от воды, чтобы лебедь тоже вышел за мной. Он был очень грациозен, и мне захотелось его всего увидеть на берегу. И лебедь вышел!

Я взглянула на него и, о ужас! Буквально в двух шагах от меня стояло чудовище, напоминавшее бегемота с открытой отвратительной пастью и глазами, горящими кровавым огнем. Я закричала и бросилась бежать, но слышала за собой топот и чувствовала дыхание чудовища, преследовавшего меня. Еще мгновение - и я повисла в воздухе, беспомощно перебирая ногами. Из последних сил закричала: "Юра, Юра, спаси!" - и увидела, как из леса вышел Юра с пистолетом в руках и стал целиться, видела дуло, направленное, казалось, на меня. Выстрела я не слышала, но почувствовала падение и удар о землю, который и разбудил меня.

* * *

Дрожащими руками взяла чашку с остывшим кофе и стала пить маленькими глотками. Перерыв заканчивался. В коридоре послышались шаги и смех сотрудников, но в отдел никто не вошел. Видно, пошли в техархив смотреть чьи-то покупки и свои показывать.

Допив кофе и немного успокоившись, я вдруг почувствовала острую необходимость если не видеть, то хотя бы услышать Юру. Подошла к телефону, набрала его служебный номер, но мне сказали, что его нет. Я села к столу с уверенностью, что сон мой вещий и что с Юрой у меня ничего не получится.