Мы выпили до дна, поцеловались. Обстановка разрядилась сама собой. Капитан, как он выразился, "настряпал" столько, что новогодней ночи явно не хватит, чтобы все съесть.

Были зажжены свечи, елка в свою очередь переливалась огнями, соперничая с подаренными украшениями.

Глава 7

Нарушая идиллию новогодней ночи, резко прозвенел дверной звонок. Кто-то забыл, видно, убрать руку с кнопки, отчего звон заполнил всю квартиру. Я недоуменно посмотрела на капитана и почему-то встала.

- Борткевичи, больше некому, - нахмурив брови, сказал он и продолжал сидеть.

А снаружи колотили в дверь, смеялись и кричали:

- Гордиенко, открывай, мы не уйдем, мы знаем, что ты дома.

- Придется открыть, - обреченно сказал капитан, неспеша направился в прихожую и распахнул дверь.

Моментально прихожая наполнилась смеющейся толпой живописно одетых и полуодетых людей, на некоторых были маски, и даже беглого взгляда было достаточно, чтобы определить, как здорово они повеселились до прихода сюда.

Из пришедшей компании, решительно вырвавшись вперед, выделилась, фигура в овчинном полушубке и буквально ввалилась в комнату. В ней я узнала Борткевича.

Сбросив свой полушубок на пол и нетвердо держась на ногах, он направлялся ко мне. Я так и стояла у стола на фоне елки, смущенная и растерянная, в своем светском платье, которое моментально стало неуместным среди этих людей. Как себя вести, я не знала.

- Фея, это же фея, нет, не просто фея, а божественная фея, - орал Борткевич, привлекая внимание остальных. - Это теперь так называется - встречать Новый год "почти один". Эгоист, спрятать такой алмаз в своей берлоге и никому ни звука, - продолжал изливаться гость. - Не-ет, фея, давай-ка мы с тобой похристосуемся, - и, широко расставив руки и плотоядно облизываясь, двинулся ко мне.

Я испуганно заморгала глазами, спиной почувствовав, что отступать некуда, и уже со стороны увидела себя в глупейшем положении, в которое сейчас меня поставит Борткевич. Но замысел ночного гостя был сорван: в последний момент рядом с Борткевичем появился капитан, резко его повернул, обнял, да так, что тот крякнул.

- С Новым годом, шеф. А христосуются на Пасху, да и то не со всеми. А сегодня всех поздравляют и желают счастья.

- А-а, это ты, старый черт, как всегда, на страже своего сокровища, но держись, я на нее глаз положил еще на вечере. Отобью! Несмотря на все бриллианты, которыми ты пытаешься ее обольстить. Отобью-ю! - и захохотал громко.

- А я тогда тебя убью, - тихо, но четко, без улыбки сказал капитан.

Борткевич моментально присмирел и пробурчал:

- Ненормальный, шуток не понимаешь, - и, повернувшись ко мне, галантно взял руку, поднес к губам и, придав лицу ангельское выражение, а голосу сердечность, сказал: - Здравствуй, фея, с Новым годом, я очень рад тебя видеть, - и поспешно добавил: - В обществе моего друга.

Капитан показал на диван у стены.

- Располагайся, Коля, и немного отдышись, а то ты совсем запраздновался.

Справа, рядом с диваном, почти в углу, украшенном с гирляндами из веток елки, стояло кресло, в которое капитан усадил меня. Очутившись в безопасности в уютном кресле, опять почувствовала себя счастливой и уверенной. С благодарностью взглянула на капитана, который сидел рядом на диване, глаза наши встретились, он наклонился, незаметно поцеловал в мочку уха и прошептал:

- Как ты хороша, и как жаль, что люди не понимают того, что они здесь лишние. Давай уедем отсюда куда-нибудь.

- Нет, мой капитан, неловко, - и посмотрела на компанию, которая в беспорядке выкладывала на стол, так тщательно сервированный хозяином, какую-то снедь из многочисленных пакетов и выставляла много бутылок. То, что не помещалось на столе, уносилось на кухню, и было такое впечатление, что эти люди пришли сюда на постой.

Капитан тоже молча наблюдал за непрошенными гостями отрешенным взглядом.

- Мы, наверное, должны им помочь, ведь они твои гости, - промолвила я.

- Нет, мой ангел, им помощь не нужна, они в любой обстановке ориентируются так же хорошо, как и у себя дома. Так что давай это все принимать как стихийное бедствие, от которого никто не застрахован.

А гости тем временем устраивались довольно основательно: появились тарелки, вилки, бокалы, стулья, табуретки из кухни и даже пуфик, который капитан купил для меня в комплекте с туалетным столиком, был принесен из спальни и поставлен к столу. Минут через пятнадцать компания расселась и стала пировать.

Ни Борткевич, ни капитан, ни я к столу не подошли, а сидели и наблюдали за присутствующими, но никто этого не заметил или не хотел замечать. Все это напоминало спектакль, где мы были зрителями.

Больше всех за столом выделялась Элеонора: она была навеселе, поэтому смеялась и говорила излишне громко, бесканечно предлагая тосты.

Рядом с ней, пытаясь быть тамадой, суетился мужчина средних лет с интеллигентной внешностью, что не мешало ему фамильярно обнимать ее за талию и шептать на ухо какие-то слова, вызывавшие у нее истерический приступ смеха, граничащий со слезами.

Капитан наблюдая за Элеонорой, сказал Борткевичу:

- А Эля, по-моему, уже хороша.

- Да, последнее время она много пьет, - не спуская с нее глаз, хмуро заметил Борткевич. Он или протрезвел, или раньше больше напускал на себя.

- А теперь еще, не считаясь с правилами приличия, завела себе "обожэ", видишь, как он ее обхаживает?

- Это Федорченко?

- Узнал? Да, он. Встретились случайно в Минске, он там по-прежнему живет. У него жена умерла, так Элеонора и приволокла его к нам. Ну, уж он использует ситацию, чтобы рассчитаться со мной, а может быть, и с ней за былое поражение.

- Он что, у вас остановился?

- До этого пока не дошло. В гостинице.

Элеонора, почувствовав наши взгляды, повернулась.

- А вы почему сидите, как отшельники, почему не веселитесь? - и шутливо пропела: - "Непьющие студенты редки, они повымерли давно", - и задумчиво, видно, для себя: - ...давным-давно... Федорченко, наливай, давай выпьем на брудершафт.

Федорченко с готовностью налил ей полный бокал шампанского, но Элеонора, забыв про свое предложение, вышла из-за стола и быстро направилась к нам.

- Юрочка, милый, сыграй. Как я люблю, когда ты играешь и поешь, - при этих словах она обняла его, уткнув носом в свой красивый бюст.

- Ну, допустим, ты любишь, когда не я пою, а кто-то другой, - сказал смущенный капитан, освобождаясь от ее обьятий.

- Юрочка, прошу тебя, сыграй, - томно ворковала Элеонора, пытаясь втиснуться между ним и подлокотником дивана.

- Юр-рик, сыграй, а я спою, петь так хочется, - сказал Борткевич и тихо добавил: - Как раньше.

Капитан немного отодвинулся, давая возможность Элеоноре сесть рядом, и взглянул на меня обреченно. Я с интересом ждала, как развернутся события. Капитан, оказывается, играет, да еще и поет. Ну, капитан!

- Эля, я сыграю, но при одном условии.

- Юрочка, я согласна на все твои условия, только сыграй так, как это только ты можешь.

Капитан быстро вышел из комнаты и так же быстро вернулся. В руках он держал гитару и... цыганскую шаль, которую набросил на плечи Элеоноре. Элеонора вздрогнула, но шаль не сняла.

- Итак, Эля, мои условия: все должно быть, как раньше. Коля, содись ближе к своей возлюбленной (при этих словах Элеонора презрительно скривила свои капризные губы и не менее презрительно повела тонкой дугообразной бровью), ближе, ближе. Хорошо, рука, где твоя рука, Коля?

Борткевич несмело положил руку на плечи Элеоноры и повернулся к ней вполоборота, картинно выставив ногу. Создавалось впечатление, что он сейчас упадет перед ней на колени. Элеонора сделала вид, что ничего не замечает.

Я почувствовала волнение, как будто это не Элеонору, а меня пытаются помирить с мужем на виду у всех, и почувствовала неловкость, неуместность своего присутствия.

Капитан метнулся к столу, принес стул и сел перед окаменевшей парой. Затем он взглянул на Элеонору, улыбнулся своей чистой улыбкой и тихонько стал перебирать струны, словно нащупывая мелодию. Неожиданно строго спросил у Борткевича:

- Ты готов, Коля?

- Д-да, - прохрипел Борткевич и откашлялся.

Комнату заполнила знакомая и любимая мною мелодия старинного романса, под которую Борткевич, печально глядя на Элеонору, запел прекрасным бархатным баритоном:

Очи черные, очи страстные!
Очи жгучие и прекрасные!
Как люблю я вас!
Как боюсь я вас!
Знать, увидел вас я в недобрый час!
Не встречал бы вас, не страдал бы так,
Прожил жизнь бы свою, улыбаючись.
Вы сгубили меня, очи черные,
Унесли навек мое счастье.

Гитара рыдала вместе с певцом, вся компания перестала жевать и, повернувшись к нам, замерла.

Борткевич пел страстно, кровь отхлынула от его лица, а рука все сильнее сжимала плечи Элеоноры. После второго куплета Юра лихо заиграл проигрыш. Элеонора легко вскочила с дивана и вихрем понеслась по комнате. Шаль, как живая, обвивалась вокруг тонкого стана и подчеркивала каждый его изгиб. Профессионально, по-цыгански, трясла плечами, быстро перебирала ногами, и казалось, что это пламя мечется по комнате.

Одновременно с Элеонорой в круг вышел и Борткевич, но он не столько плясал, сколько имитировал танец: выбрасывал руки вверх, приглажывал волосы, перебирал ногами и что-то выкрикивал, надо понимать, по-цыгански, как бы раззадоривая плясунью.

Удивительно, он так преобразился, что действительно стал похож на цыганского барона, и всем своим видом показывал, что это для него пляшет удивительно красивая женщина, что своим танцем она хочет разжечь его и почти достигла цели. Когда Элеонора приблизилась к нему, он стал грудью загораживать ей дорогу, и она забилась, закружилась вокруг него, как в клетке.

Когда их танец достиг апогея страсти, музыка как бы оборвалась и перешла на мелодию романса. Борткевич обвил своей рукой талию Элеоноры и привлек ее к себе (капитан мгновенно оказался рядом), другой рукой нежно поднял ее подбородок и, глядя властно и требовательно в глаза своей возлюбленной, запел:

Скатерть белая залита вином,
Все гусары спят беспокойным сном.
Лишь один не спит, пьет шампанское,
За очи черные, за цыганские...

По-моему, ни одна женщина в мире не выдержала бы такого натиска страсти, любви, желания и требования ответа на свой призыв. И Элеонора не выдержала: гортанно вскрикнув, как раненая птица, и, подняв руку к лицу, отчего шаль одним концом упала на пол, выбежала из комнаты. Волочащаяся шаль еще больше подчеркивала сходство с раненой птицей, Борткевич растерянно взглянул на капитана.

- Иди к ней и проси, моли о прощении и не выходи, слышишь, не выходите из комнаты, пока не помиритесь, - негромко сказал капитан, не прекращая играть на гитаре.

- Но здесь, Федорченко.

- Горе луковое, ты что, не понимаешь, что она любит тебя, любит, как прежде.

И Борткевич понял и быстро направился в комнату, куда скрылась Элеонора. Капитан последовал за ним до двери, и когда повернулся к нам, то лицом к лицу столкнулся с Федорченко, который пытался выйти из комнаты вслед за Борткевичем и которого опередил капитан.

Загородив собою дверь и любезно улыбаясь, капитан запел голосом, по силе значительно уступающим голосу Борткевича, но более задушевным и грустным, на прекрасном украинском языке:

Ти казала: в понедiлок
Пiдем разом по барвiнок.
Я прийшов - тебе нема,
Пiдманула, пiдвела.

Компания, моментально отреагировав на ситуацию, подхватила припев:

Ти ж мене пiдманула,
Ти ж мене пiдвела,
Ти ж мене, молодого,
З ума-розуму звела.

Федорченко уже с силой отталкивал капитана от двери, но хозяин дома стоял, широко расставил ноги, продолжая по-прежнему улыбаться, только ноздри его вздрагивали, выдавая напряжение, которое он испытывал, стараясь оставаться любезным. Неизвестно, чем бы кончилось их единоборство, если бы на выручку не пришел Петриков (начальник отдела дорожного надзора ГАИ). Он сгреб Федорченко в охапку и потащил к столу, приговаривая: "Нехорошо, Игорь Владимирович, налить налил, тост сказал, а не выпил. Ты что, провинцией брезгуешь?" Федорченко пытался оказать сопротивление, но из рук Петрикова трудно было вырваться и медведю, а уж тщедушному Федорченко тем более.