Через четверть часа, показавшиеся Гордиенко и Леше вечностью, приехала бригада. Сделав несколько уколов, посовещавшись, унесли пострадавшую.

Гордиенко и Леша тоже поехали вслед за ними в областную больницу. Спустя некоторое время туда приехал Борткевич с главврачом.

До трех часов утра не прекращалось движение в реанимационную палату и обратно. Забегали врачи, вносили и уносили что-то. Борткевич с Петриковым три раза уезжали и привозили коробочки с медицинскими препаратами. Гордиенко следил за всеми тревожными, сузившимися глазами. Первый раз в жизни он испытывал страх и ощущал свое бессилие.

Леша стоял рядом со сжатыми кулаками и с мольбой периодически взглядывал на чужого мужчину, который стал единственно близким в этом тяжелом для него испытании. А окаменевший Гордиенко знал: раз Борткевич здесь, он достанет любые лекарства, он сделает все от него зависящее, и у него больше возможностей и здравого смысла, чем у него сейчас. А ему приходится бездействовать и терпеливо ждать, пока идет борьба за бесконечно любимого человека. Бездействовать... Это невыносимо. Но ничего не остается, как ждать, смогут ли врачи победить смерть. А врачи молчат.

Наконец к ним вышел сухонький старичок-врач в пенсне, с "чеховской" бородкой.

- Будет жить ваша Наталья, - и тихонько похлопал по руке Лешу, отчего у того на глазах навернулись слезы.

- А теперь по домам, ваше присутствие здесь ей не поможет, а вам надо отдохнуть.

Борткевич подошел к Леше, молча взял его под руку и повел к выходу. Гордиенко же не двинулся с места. Врач внимательно посмотрел на него, увидел осунувшееся лицо и, ничего не сказав, указал на ряд стульев у стенки.

А Гордиенко поклялся себе, что ни сейчас, ни потом ни на минуту не оставит ее одну и что будет караулить ее здесь, в больнице, и заберет к себе домой, несмотря ни на чьи сопротивления, и ее в том числе. Всю вину за случившееся он взял на себя и не мог этого простить.

В семь утра Борткевич привез Лешу, который молча опустился на стул рядом с Гордиенко. В девять прошла группа врачей и скрылась за дверью, с которых Гордиенко не спускал воспаленных глаз. Пробыли они в реанимационном отделении тридцать семь минут.

Глава 12

Было десять вечера, когда автомобиль симферопольского ГАИ, с которым Борткевич заранее связался по телефону, доставил Элеонору к санаторию, указанному на листочке бумаги.

Элеонора в самолете пыталась осмыслить, что же произошло. Звонок Коли, его просьба срочно вылететь в Крым и найти дочь феи (так впервые назвав на юбилее, продолжал называть Коля знакомую Юрочки).

Оказывается, фея исчезла, на самолет не села, дома нет, в больницах и моргах тоже. Юрочка в большой тревоге. Объяснив ситуацию, Коля добавил:

- Я не могу поручить это чужому человеку, так как если что-то случилось с феей, Юр-рик не выдержит - сломается. Мы не можем этого допустить, Эля.

* * *

Владимир, его мать и Юля, так и не дождавшись бывшей жены, невестки и матери в одном лице, мирно смотрели телевизор, когда Элеонора вошла к ним.

- Извините, - обратилась она к Владимиру, полному брюнету с масляными глазами, - я из милиции, хотела бы поговорить с вашей дочерью.

- Откуда? - и два слезящихся глаза уставились на нее, изображая гнев.

- Что случилось? - в свою очередь спросил Владимир, откровенно рассматривая красивую ночную гостью.

Но Элеонора уже обратилась к Юле:

- Юлечка, я хочу задать тебе наедине несколько вопросов о маме.

- С ней что-то случилось? - вскочила Юля, чуть не плача. - Я звонила домой, но трубку никто не берет.

- Нет, нет, - попыталась жестом успокоить ее Элеонора, - но она пропала, - и, не давая никому опомниться, взяла Юлю за руку. - Мы сейчас с тобой выйдем в холл и поговорим, хорошо?

- Я протестую, - категорически заявил отец.

- Папа, раз надо, значит надо, - так же категорично осадила его дочь.

В холле они сидели недолго. Элеонора сумела найти подход к строптивой девчонке, которая, плача, рассказала ей все: и про утренний приход мамы домой, которую ждал и не дождался папа, чтобы предложить отдых всей семьей, и про истерику, и про свою угрозу выброситься из окна.

Элеонора с ужасом слушала Юлю и теперь была окончательно убеждена, что тревога Юрочки небезосновательна. "Срочно надо позвонить Коле и сообщить, что дело очень серьезное".

* * *

Ей дали место в гостинице на одну ночь по удостоверению. Позвонила домой. Телефон не отвечал. От дежурного ГАИ узнала, что Борткевич в областной больнице, пострадавшая в реанимационном отделении, вопрос стоит о жизни и смерти. Элеонора сказала дежурному, что вылетит первым утренним рейсом.

В аэропорту ее встретил Петриков.

- Как пострадавшая? - вместо приветствия спросила Элеонора.

- Врачи сказали, что будет жить.

Усаживаясь в машину, Элеонора увидела проходивших мимо Юлю с отцом. "Как же я не заметила их при посадке в самолет?" Приоткрыв дверцу машины, окликнула:

- Юля!

Юля повернулась и подошла к машине.

- Если хотите, мы вас подвезем в город. Твоя мама в больнице, сейчас ей лучше.

Не проронив ни слова, Юля села в машину. Подошел Владимир.

- Садитесь, - недружелюбно бросила Элеонора. Она поняла, что это он хитро настроил дочь, чтобы через нее вернуться в семью, но, видно, его бывшая жена предпочла смерть семейной жизни с ним.

По пути из аэропорта Элеонора подробно расспрашивала Петрикова о состоянии больной.

- К утру ей стало лучше, и врачи сказали, что будет жить, - спокойно говорил он. - Но Николай Степанович вместе со мной ранним утром объехал всех медицинских светил города, буквально поднимая их с постели, и уговорил, чтобы в девять они все собрались на консилиум и приняли решение о дальнейшем лечении пострадавшей. Ни он, ни я не сомкнули глаз в эту ночь.

- А Юрочка?.. - спросила Элеонора, игнорируя присутствие Владимира и Юли.

- Почернел, от двери в реанимационную не отходит. Это он ее нашел в чужой квартире.

Выходя из машины, Элеонора удивилась количеству машин из ГАИ.

- Это Николай Степанович их сюда вызвал, ведь надо врачей привозить и отвозить, да и так, мало ли чего, - невозмутимо объяснил Петриков.

"Ах ты, мой Коляша, - с нежностью подумала Элеонора, - я уверена, что ты все сделал, что было в твоих силах, использовал все свои возможности".

Первым, кого она увидела, когда они вошли в здание больницы, был Гордиенко. Он напряженно, как перед прыжком, стоял у двери, рядом с ним находился взволнованный высокий юноша с такими же пушистыми ресницами, как и у "пичужки" (так про себя окрестила Элеонора пострадавшую, когда впервые увидела ее на юбилее с Юрочкой; несмотря на всю ее "упаковку", хороший рост и изысканную манеру держаться в незнакомом обществе, в ней было что-то от испуганной птички).

* * *

Элеонора направилась к Гордиенко, но ее перехватил Борткевич, которого она не заметила. Прикоснувшись к щеке Элеоноры и ничего не сказав, он посадил ее на один из стульев. Юля подошла к Леше и ухватилась за его руку. Он даже не взглянул на нее. Владимир спокойно прошел к окну и сел на стул.

Облокотившись о подоконник, он с нескрываемым интересом рассматривал небритое лицо Гордиенко и украдкой бросал любопытный взгляд на Борткевича. Было крайне интересно, чем покорила работников ГАИ его бывшая жена-тихоня - Наталья, тем более начальника ГАИ, который проявлял к ней такое участие. Он его знал в лицо по одному из случаев его вынужденно-холостяцкой жизни. После "расслабона", который устраивался раз в неделю, когда они на рассвете развозили своих "девочек", их остановила служба ГАИ и, обнаружив, что его друг сел за руль в нетрезвом виде, отобрала водительские права. И тому (а вместе с ним и Владимиру) пришлось оббивать пороги ГАИ. Дело почти выгорало, но начальник ГАИ, несмотря на авторитет протежирующего, наотрез отказался помочь: пьяный за рулем - это более чем криминал. Говорили, что начальник ГАИ строгий, деловой и неподкупный, не признающий фамильярности, несмотря на демократичность во взглядах.

В двенадцать часов сердобольный старичок-врач вышел и сказал:

- Муж и дети могут войти к больной, только предупреждаю: не разговаривать.

При слове "муж" Владимир неуклюже подхватился со своего стула, но насмешливый взгляд Элеоноры и широкие напряженные плечи Гордиенко у двери заставили его круто повернуться и выйти из больницы, не к месту хлопнув дверью.

* * *

Гордиенко первым переступил порог палаты, за ним вошли Юля и Леша. Она лежала бледная с темными кругами вокруг глаз. Все трое с тревогой стали всматриваться в ее лицо с закрытыми глазами. Гордиенко шагнул вперед, встал перед кроватью на колени и взял ее руку в свою. Рука была ледяной. Юлька тоже подошла к кровати, но остановилась у ее спинки, Леша так и остался стоять у двери.

Прошло некоторое время, прежде чем больная открыла глаза. Взгляд ее остановился Юльке, и она, с трудом выговаривая слова, слабым голосом промолвила:

- Я сдержала данное тебе слово, доченька.

- Прости, мама, - еле выдавила Юлька и залилась слезами.

Взгляд больной скользнул дальше и нащупал стоящего у двери Лешу.

- Леша... - болезненно сморщила лоб, видно, пытаясь что-то вспомнить.

Все молчали. Гордиенко наклонился и поцеловал руку, которую держал в своих ладонях, тихонько повернул ее и поцеловал ладошку. Больная посмотрела на него, на небритое осунувшееся лицо, увидела, как медленно из правого глаза выкатилась слеза, и удивленно спросила:

- Юра... где я?

- В больнице, Наташенька, и все уже хорошо. Совсем хорошо.

Она закрыла глаза, затем осторожно их открыла, как бы боясь, что они могут исчезнуть и что это был сон. Опять обвела всех взглядом, и тень улыбки коснулась ее губ.
Жизнь продолжается...

ЭПИЛОГ

Из больницы Юра забрал меня к себе домой. Я просила его не делать этого, но он твердо сказал, что отныне, ни на минуту не оставит меня, тем более что вещи Леша уже перевез. С Лешей они подружились, и все вопросы относительно меня решали вдвоем.

Через месяц мы зарегистрировали с Юрой свой брак (свидетелями были Борткевичи), а через полгода уехали в санаторий в Ессентуки. Юра строго выполнял предписания врачей.

Пока мы были в санатории, Юля скоропалительно вышла замуж за курсанта военного училища и уехала в Минск, Леша, по настоянию Брониславы, переехал жить к ней. Моя квартира сиротливо опустела.

Приехав из санатория, я поняла, что беременна. Скрывая от Юры свое состояние, пыталась выяснить у него, хочет ли он ребенка. Юра категорически заявил, что у нас двое детей и ему даже в голову не приходило, что необходимо еще иметь ребенка. Говорил он неестественно-долго, стараясь убедить меня, да и себя тоже, что ребенок нам не нужен.

Я все поняла по-своему: он хочет ребенка, но не может подвергать мое здоровье риску - и решила ничего ему пока не говорить.

Но шила в мешке не утаишь: головокружение, слабость, тошнота не остались незамесенными моим внимательным мужем. Мое недомогание он увязал с заболеванием печени и собрался отвезти меня к врачу.

Пришлось признаться. Юра осторожно пытался склонить меня к прерыванию беременности, но я сказала, что поздно.

Окончательно потеряв голову от новости, Юра съездил к Брониславе, и она сумела его успркоить и убедить, что ребенок нам просто необходим. Броня умеет обставить дело так, что возражать против ее аргументов невозможно.

Мою беременность и роды Юра перенес тяжелее, чем я, и, когда, наконец, в доме появилось крошечное, неестественно спокойное создание мужского пола, он облегченно вздохнул, и, несмотря на присутствие Борткевичей, взял меня на руки, и осторожно покружил по комнате. Глаза его выражали безграничное счастье.

Элеонора, будучи дважды бабушкой, стала главным консультантом и крестной матерью нашего Женьки. Мой авторитет Юра не признавал, считая, что я все забыла, и по малейшему поводу звонил Элеоноре.

Имя сыну предложил Юра в память о своей маме. Его отец просил, чтобы он так назвал своего ребенка.

Борткевич огорчился, что взяли кумой Элеонору, а кумом Петрикова.

- Это не честно, фея, я хотел быть твоим кумом, а Юр-рик опять меня обошел.

С Борткевичем я подружилась по-настоящему, а к Элеоноре относилась, как к старшей.

Не стоит описывать того, как Юра максимально освободил меня от домашних забот и старался все делать сам.

Женька рос спокойным ребенком, если он сыт и сух, то в доме его не было слышно. Юра любит его так, как, наверное, все любят поздних детей.

Наблюдая, как он возится с Женькой, я была безмерно счастлива сложившейся нашей с Юрой судьбой.