Название: Осколки жизней
Автор: Firewing
Фандом: Коты-Воители
Направленность: джен, гет
Метки: сборник драбблов (метки будут выставляться для каждой части отдельно)
Описание: Бесконечное разнообразие в бесконечных комбинациях, бесконечное множество жизней... Так давайте же вглядимся в разбросанные осколки, каждый из которых хранит свою историю и готов ее рассказать.
Примечание автора: капсом (за неимением иной возможности) написаны названия драбблов.
Публикация на других ресурсах: уточнять у автора/переводчика

КЛЕНОВЫЙ ЛИСТ
Метки - ангст, глобальные катастрофы, смерть ОП

Мир сгорал, рассыпался в жутком пожаре ядерной войны. Двуногим, воевавшим за что-то свое, не было никакого дела до природы, измененной навсегда злыми невидимыми лучами радиации.

Сгорал в радиоактивном пламени лес, рассыпался в мельчайшие частицы пепла, густо укутывающие землю черным снегом, умирали от лучевой болезни коты.

Пепел взлетал из-под лап от каждого движения, забивая и без того пересохшее горло, царапал давно уже кровоточащие странной, неправильного цвета, зеленой кровью подушечки лап. Сиплое дыхание вырывалось из раскрытой пасти, некогда ярко-зеленые глаза помутнели и с трудом различали дорогу перед собой. Когда-то мягко светившаяся в солнечных лучах золотистая шерсть теперь была припорошена пеплом, насквозь прожжена радиацией, местами виднелась оголенная кожа, такая же обожженная.

Безымянный кот, некогда Львинохвост, а теперь просто одна из многочисленных жертв ядерной войны, куда-то шел. Движение было единственным, что помогало ему не умереть, словно он пытался уйти от неумолимой старухи с косой. Он шел, шел, шел. Шел днями и ночами, не останавливаясь для сна и еды. Есть было нечего, пить было не из чего – да и вся дичь разбежалась, а вода была отравлена. Он шел, испытывая мучительную боль во всем теле, он шел, натыкаясь на обугленные, мертвые деревья, он просто шел.

Идти было некуда, а смерть не стала бы спасением от нечеловеческих мук – Звездное племя то ли погибло, то ли тоже разбежалось от ужаса всемирной катастрофы. По ночам звезды, тускло светившие сквозь огромные облака все того же пепла, словно источали смерть, такую же, как та, что носилась в воздухе, пронзая все и вся.

Но он шел. Время словно не существовало для него – он не знал, сколько он идет – несколько часов, несколько дней или даже несколько лун.

Он выглядел все хуже с каждым часом. Шерсть попросту облазила с безумно исхудавшего тела, покрытого язвами и многочисленными коростами из запекшийся зеленой крови, открывая миру проступающие сквозь кожу ребра и подведенный живот. Органы чувств отказывали один за другим. Первым сдался вкус – кот уже много дней не ощущал горького привкуса пепла на языке. Далее отказало осязание. Это было даже смешно – как будто нечувствительная кожа могла спасти его от боли, колючими шипами терзающей все тело, а усы у него выпали уже давно. Обоняние отправилось следом – да и что бы он учуял в этом прожженном насквозь мире, кроме запахов гниения и горького аромата вездесущего пепла?

Зрение и слух пока держались, и он мог видеть разрушенный, загубленный лес вокруг, он мог слышать жуткие рулады, выводимые тоскующим ветром в мертвых остовах деревьев.

…Как насмешка, вдруг из-за вечных, казалось бы, облаков показалось солнце, осветив картину разрушений, поднимая в воздух новые тучи пепла и обжигая все, до чего могло дотянуться своими лучами, уже более не ласкающими, а смертоносными чуть ли не более, чем радиация.

Мир изменился – и даже солнце уже не было прежним.

Кот продолжал идти, пока были силы. Он шел, даже когда сил не осталось, автоматически переставляя искореженные лапы, уже не обращая внимания на разрывающую восприятие боль.

Он шел, шел и шел.

Но идти вечно не может никто.

Упал и кот, упал в пепел, задыхаясь, но уже не в силах кашлять. Окончательно отказало зрение, мир вокруг словно размылся, и остались лишь звуки, которых было немного.

…Где-то в разрушенном мире, среди куч пепла, смертельных лучей солнца и столь же смертельных – радиации, умирал безымянный кот. Умирал молча, потому что обожженное, пересохшее, забитое пеплом горло уже давно не могло издать ни единого звука. Умирал в мучениях, потому что смерть от радиации мучительна. Умирал без достоинства, потому что не было в живых тех, с кем он мог бы попрощаться, тех, кто будет сидеть ночное бдение над его телом, провожая его в Звездное племя.

Он умирал, и последняя искра жизни угасала на этой планете.

…И, когда в пепле лежало уже лишь остывающее тело, в небе вдруг мелькнуло что-то ярко-золотое.

Кленовый лист. Как насмешка над смертью вокруг, он летел, подхваченный ветром, и на нем не было ни единой частицы пепла, который, казалось, пропитал все вокруг. Оставалось лишь гадать, как его не сожгла радиация, не выжгли лучи нового солнца, не запятнал пепел. Он летел, светясь в новых, опасных лучах солнца, светясь тем золотым сиянием, которым иногда светилась шерсть безымянного кота в той, другой жизни. Он словно был чудом, весточкой из того, старого мира, весточкой, не успевшей еще смимикрировать под мир новый.
Но и он не мог лететь вечно. Вот ветер на мгновение ослаб, и лист мягко спланировал вниз, на тело кота, приземлился на обожженный бок – и замер.

И было что-то до слез, до истерического смеха правильное в картине мертвого, искалеченного радиацией кошачьего тела и чистом, незапятнанном кленовом листе на его боку.

Круто! Проду!
Прям кайф читать....

великолепно!!

ЛЕПЕСТКИ СМЕРТИ
Метки: АУ, ангст, смерть основных персонажей, ОМП

Цветок, покрытый утренней росой, поблескивает, граненым бриллиантом переливается в лучах восходящего солнца. Его лепестки черны, как ночь, и так же опасны. Рядом — целая россыпь таких, целое поле. И, если приглядеться, то можно заметить, что, кроме цветов, дальше ничего и нет. Только черно-бархатные лепестки и темно-зеленые, почти черные, стебельки.

Впервые этим цветам придали значение разве что целители — ну, подумаешь, цветок и цветок. Почему-то абсолютно черный, непривычного цвета. Но ведь просто цветок же! Да еще и приятно пахнущий.

Настораживало лишь, что всего за одну луну остров Советов зарос ими полностью. А еще через луну цветы перекочевали по поваленному дереву на берега — и начали неудержимо разрастаться по всем территориям, не щадя ни одно племя, безжалостно занимая место любых других цветов и трав.

Их становилось все больше, черный ковер, накрывающий собой лес, было не остановить. И вот тогда коты начали умирать.

Запах черных цветов, такой сладкий, такой манящий, был смертельно опасен. Вначале, пока цветы были еще только на острове, это проявлялось не сразу, а лишь через несколько часов. Потом… потом сами цветы изменились. И умирать коты стали, едва вдохнув отравленный воздух — падая на землю и корчась в попытке вздохнуть.

И не было лекарства от этого приятного запаха.

Белый кот с пронзительными зелеными глазами сидит на безопасном — пока что безопасном — расстоянии от цветов, тоскливо обводя взглядом окрестности. Он очень худ, даже густая шерсть не скрывает торчащие ребра.

Он знает, что бежать некуда — единственный путь отступления перекрыт его «палачами». Он не сможет сидеть здесь вечно. Если он не сделает того, чего от него ждут, его заставят сделать это насильно. «Палачей» новому предводителю тоже не жалко.

А вот ему жалко. До того, как его жизнь перевернулась, они были его близкими друзьями. И он не хочет, чтобы они умерли в муках.

Даже если глаза у них пустые, льдистые. Даже если они его уже не помнят.

Что ж. В таком случае стоит просто дать им то, чего они хотят. Дать свершиться тому, что должно свершиться.

Племена изменились. Бежав от смертельной опасности, они укрылись в горах. К власти, воспользовавшись отчаянной ситуацией, пришел тот, кто не должен был. Законы были переосмыслены — и ужесточены. Теперь за любой проступок полагалась смерть здесь, среди черных цветов. Жизни воителей, котят, старейшин стали разменной монетой.

А что совершил Белогрив, тот кот, что сейчас сидел среди черных цветов?

О, он всего лишь хотел жить. И хотел бежать еще дальше, туда, где оставался живой лес — и где была дичь.

Но инициатива наказуема, так ведь?

Он не знает, что ведет, зовет его к смертельной опасности. Словно в голове непрерывно что-то твердят одни и те же голоса.

Он делает шаг, другой на подкашивающихся от голода и усталости лапах. Теперь он уже в опасной зоне. Если он немедленно убежит как можно дальше, он еще может выжить.

Дымка цветочного запаха колышется над землей, покачиваемая редкими порывами ветра. Она достаточно толстая, примерно по брюхо ему, такому рослому. Это — концентрированный запах, самый опасный. Он-то и вызывает почти мгновенную смерть. Над ней запах слабее, но он тоже смертелен — лишь заставляет мучиться не несколько секунд, а несколько часов.

Голоса в голове становятся все громче, все настойчивее. Он словно бы уже может разобрать, что они повторяют нескончаемое «Услышь, услышь, услышь…»

И, не осознавая, что делает, влекомый этим странным зовом, он решительно набирает воздуха в легкие и, наклонившись, целиком погружается в дымку.

Голоса становятся почти оглушительными. Они зовут, манят к себе, прося стать с ними одним целым…

Воздуха в легких критически не хватает. Он медленно-медленно выдыхает через нос, но это не помогает. Все мышцы мучительно напряжены, когти враз ослабевших лап выпущены — он в прямом смысле слова цепляется за жизнь, пытаясь не дать себе вдохнуть.

Голоса вдруг стихают. И в наступившей гробовой тишине отчетливо слышится котеночий писк:

— Белогрив!

Его глаза расширяются. Вскочить бы — но сил нет. И он вдыхает, пораженный, набирает полную грудь яда, узнав в этом писке голос его сестры Синички, две луны назад казненной здесь же, среди черных цветов.

Перед глазами темнеет — а может, то просто закрывают обзор черные лепестки. В груди будто огонь вспыхивает, прокатываясь по телу, опаляя изнутри, заставляя биться в агонии.

Вдох. Новый, судорожный — словно в надежде, что этот кошмар кончится, и он проснется на своей подстилке в старом лагере, где не будет черных цветов.

Огонь разгорается — кажется, вот-вот тонкий слой кожи и шерсти лопнет, позволяя пламени вырваться наружу. Горло сжимает, да так, что не вдохнешь. Даже не кашлянешь.

— Белогрив! — снова зовет голос.

«Сейчас, — хочет ответить он, — подожди, сестренка. Немного отдышусь — и сразу к тебе»

Только вот озвучить это не получается. Ощущение такое, словно он повис на краю утеса, судорожно цепляясь за край, такой острый, причиняющий такую дикую боль.

Так не проще ли… отпустить?

— Белогри-ив! — нудно уже тянет голос. Кажется, он даже видит его обладательницу — и нестерпимо хочет улыбнуться ей, броситься навстречу, ощутить такой родной запах.

И он улыбается. И бежит к ней, невесомый, по огромному полю черных цветов.

P.S. Финал открытый, каждый может трактовать его по-своему. Но, если хотите, я могу отдельно выложить три варианта того, как понимала его сама.

Вы отлично пишите! Редко можно встретить такого хорошего писателя, как Вы <3