Фд: ориджинал
Предупреждения: автоматический текст
(чем я занимаюсь ночью блин.)

смертельный номер пожил и помер
я отряхиваюсь от земли встаю и падаю очень холодно прохлада лижет пятки сыграй со мной в прятки?

я выиграю
наверное.

яркие точки пляшут перед глазами сливаясь в конфетти я достаю из кармана карамельку у меня слезятся глаза от едкого мятного вкуса волосы струятся по плечам земля сырая.

я бегу мне не хватает дыхания луна синеет листья шуршат я повторяю чьи-то следы шестипалые.
кричат птицы кричат зайцы огонь в конце туннеля малиново-розовый и бежит по трещинам изломанной почвы чтобы сожрать меня

я бесстрашная

я ничего не боюсь

главное счета оплатить.

меня топит в отчаянии болотного оттенка я плачу так что слышно на другом конце леса я кричу так что боятся люди и создают мифологию

я родила сказку

я родила жизнь

жизнь умрёт как и всё остальное как и моя мотивация встать с кровати и позавтракать потому что я устала плакать и пить сладкий кофе.

вечереет.
дым поднимается над серыми крышами и липнет к рыхлому небу.

знаете что!

я иду прямыми злыми шагами вновь повторяя чужие следы не зная чьи не зная когда я хочу сломать разрушить разбить на мириады и биллионы кусочков молекул атомов всю систему

я хочу хотя бы
попробовать.

чувствую разве что hqd на языке снова плачу.

я держу в руке снег у меня болят кости снег почему-то не тает я боюсь думать.

поэтому мои полномочия всё я пошла лепить цветы и рвать сосульки чао.

по причине того, что я хочу получить хоть какой-нибуть фидбэк.. можете порадовать меня своими буковками.

Ну, что сказать... это все столь же прекрасно. Лапслок позволяет истории тянуться одной непрерывной нитью, и это великолепно.
Огромное спасибо вам за эти столь эмоциональные работы.

Фд: семья металлистов.
Пэйринг: глэм/чес
(можете задать вопросы о фф, что не поняли именно)

Кровать под их спинами твёрдая, жёсткая — в заводском районе всё такое.
Иначе не бывает.
По-другому не бывает.
Глэм, взлохмаченный, растрёпанный, дышит так, будто весь воздух из комнаты выкачали. Как в лампочке. У него в кармане джинсовки ссохшиеся скукоженные цветы, самые простые, придорожные, Чес чувствует их пугливый запах вперемешку с запахом пыли, курева, спирта и пота — так пах клуб.
Так пахло счастье. Их общее. Самое дорогое. Только что найденное.
Свобода так пахла.
Он поворачивает голову набок и видит эту — жуткую, как в стрёмном фильме с возрастным ограничением — улыбку от уха. Как будто Глэм выполз из колодца. Или из телика. Или ест младенцев вместо овсянки на завтрак. Или поджигает котят живьём.

Но белая от напряжения улыбка — тает, розовеет. Глэм засыпает и выглядит не таким чокнутым. Становятся видны красные сухие трещины на губах.
Глэм дёрнул ногой, засопел, нахмурился, замотал затылком.
— Тихо, тихо, приятель, всё окей. Спи, спи.
Он и правда успокаивается. Чес кладёт ему руку на грудь, чувствует под пальцами холод медной пуговицы, пушистую нитку, выбившуюся из ткани жилетки, острые гранёные рёбра и бешеное — испуганное — сердце.
— Всё окей. Спи.
Глэм наклоняет голову, морщит тонкий нос; Чес отодвигает бледно-золотую чёлку от глаз, встаёт, выдёргивает одеяло и укрывает по уши. Сил нет видеть эти тёмные, тёмные веки. Пусть спит.
— Б-буду, буду, всё лето, не подведу, — бормочет он под нос едва слышно, — н-ненавижу тебя.

Себастьян — истинная гордость, красивый, как из сказки, воспитанный, образцово-показательный, маменькин — хотя уж скорее папенькин — сынок. Не то что Глэм — безбашенный, взмокший, с огрубевшими от гитары пальцами, в жилетке с ссохшимися запыленными цветами. Глэм тоже образцово-показательный. «Смотрите, как делать нельзя». Себастьян начинает плакать.
Чесу хочется уйти.

Но за бумажной стеной пьяная мать, а Глэм машет руками и кричит в подушку, размазывая слёзы. Он никогда не просыпается сразу.
— Что случилось?
— Ты уснул.
— Извини.
— Та ничё. Щас — норм?
— Ага.
Чес делает вид, что не замечает, как Глэм вытирает остатки слёз рукавом огромной рубашки. Говорит только: — Всё хорошо будет. Глэм долго молчит, ужасно долго, Чесу кажется, что он не услышал, он открывает рот, чтобы повторить, передумывает. Не услышал — не надо, значит. Глэм надорванно выдыхает как не ему:
— Да.
В сторону. «Да, спасибо», «Да, будет», «Да, я рад» 
— вот что такое это «Да».
«Да, прорвёмся».
По-другому не бывает, иначе не бывает — но Глэм менялся черта за чертой, штрих за штрихом, сглаживался, ломался, выстраивался по новой.
Однажды Чес хотел его обнять, и Глэм отскочил. Будто бы его хотели ударить.
А сейчас сам лез обниматься, клал голову на плечо и так засыпал, сказал как-то:
«С тобой не страшно».
Лучше любых признаний.
Прорвёмся.
Вы не запретите.
— Знаешь, что?
— Что?
— Я когда-нибудь сбегу.
Ещё полчаса, и проснётся солнце.

окей. я сегодня или завтра че-нить напишу.

простите прода переносится из-за моей внеплановой аутоагрессии.

#38 Мэце Из Серого, хорошо

фд: ориджинал
предупреждения: автоматический текст

я распята
мотыльком лежу на кровати мертва снаружи
а не внутри в кои-то веки
спасибо что убил
мне нравится гнить
шумят деревья шумит солнце
листаю засохшими разложенными пальцами книгу как ребёнок с аутизмом.
из вздутой болотом руки выползает червь и оставляет на бумаге влажный след смазывая слово 'жизнь'
я
я отвратительна
а ты целуешь труп
мне больно улыбаться — зашили рот
шуршит карандаш горят мои книги Николай Васильевич, гордитесь мной, я сожгла свою автобиографию и себя бы желательно

красный парафин капает на пол смешиваясь с зелёным
запечатываю письмо в письме тысяча раз 'люблю'
мем в том что лишь тебя.
я веганка-анорексичка сожравшая мясо на пять тысяч ккал.
я прикована к кровати с сдвг.
моя работа завязана на коммуникации с людьми у меня социофобия.
и депрессия,
но я как не нормальная ржу над номерами с животными в цирках.
радужные шатры сдувает ветром.
я хочу любить себя.
а ещё я хочу десять образований а ещё я хочу летать не на самолёте а на крыльях а ещё я хочу стать писательницей а ещё я хочу чтобы в россии не было гомофобии сексизма эйджизма эйблизма а заодно и феминизма с маскулизмом — чтобы они просто были не нужны.
как я.
но в мире, как видите, дохрена всего несбыточного.
лужи высыхают, земля трескается, от зноя загибается лес, саркофагиды заживо сжирают людей. вот и закончилась зима!
я встаю с ледяного пола, сломавшего кости, с колен, и отворачиваюсь от тёмных улыбающихся икон

ежевечерняя молитва закончена.

Я опять захлебнулась эмоциями. Наложилось отчаяние этого текста на собственное, и я просто реву в голос. Спасибо вам большое, Мэце, за эту боль!
(Может, звучит пассивно-агрессивно, но действительно спасибо)