Меня аж смех разобрал. К седьмому классу про такую вещь, как обыкновенный дневник, все уже забыли, ведь домашку и расписание можно было посмотреть в электронном. Однако я больше по привычке таскала в портфеле чистый, как свежевыпавший снег, дневник с вложенной в него распечаткой расписания. Сейчас это не сыграло мне на руку от слова совсем.

- У меня его нет.

- Дай портфель. Вижу, он-то у тебя есть.

Мне на миг опять захотелось ржать – что она, на портфеле напишет? А потом я поняла, что попала в дерьмовую ситуацию – помимо учебников в потрепанном синем рюкзаке имела место быть книга «Из пушки на Луну», которую я рассчитывала почитать на музыке, а, заполучив портфель, русичка наверняка его до основания перетряхнет на наличие «посторонних предметов».

Дело в том, что наш класс просто обожал приносить на уроки «посторонние предметы». «Посторонним предметом» могло быть сочтено все, что угодно – от тетрадки с повестью, которая однажды была изъята у Арины Ковалевой (уважения к начинающей писательнице Жанна Юрьевна не проявила, и рукопись была отдана лично директору, у которого и затерялась навеки, как недавно в автобусе моя сотка), до элементарного домашнего бутерброда, каковые часто приносил Артем Стригунов, явно предпочитая их столовской еде.

Однажды кто-то (я не запомнила, кто именно) из мальчиков принес с собой молоток (оказалось, на труде у них вечно не хватало инструментов, и пацан принес свой). Лицо русички в момент извлечения из портфеля молотка надо было видеть. Она заявила, что «никогда не думала, что ученик покусится на жизнь учителя», после чего отнесла молоток все тому же директору.

(Примечание от автора: Варнинг, неадекватные учителя русского прилагаются!)

После случая с молотком она около полугода мочалила нас каждодневной проверкой рюкзаков, сумок и портфелей. Однако народ не унимался, и почти перед каждым ее уроком в коридоре/классе разгорался грандиозный скандал, свидетельствующий о том, что у кого-то опять изъяли банан, являющийся единственным перекусом за весь день, нашли в укромном уголке рюкзака личный дневник, вырвали из рук книжку, которую «нарушитель» хотел после уроков отнести больному другу… Порой (как в случае с молотком) дело доходило до абсурда. Например, в начале учебного года русичка конфисковала обруч у Ани Подоевой. А Аня занималась гимнастикой, и сразу после школы у нее в тот день планировалась тренировка (времени забежать домой за обручем не было). Без обруча тренировка, ясен пень, сорвалась.

- Стрельцова, я сегодня получу портфель?

- Вам надо, вы и подходите, - кажется, голос слегка просел.

Она стремительным шагом подошла, сорвала портфель с крючка (в результате порвав лямку, на которой он висел), командирским шагом дошла до своего стола, на который и вывалила содержимое моего баула.

Открыв найденный дневник, она быстро что-то там накатала, после чего отдала его ребятам, чтобы передали мне. Разумеется, вместо того, чтобы попасть ко мне по кратчайшей траектории, он обошел весь класс, причем каждый счел своим долгом погоготать надо мной. Лишь Максим поморщился, словно у него заболел зуб, и передал дневник дальше.

…На весь разворот красной ручкой было написано: «Отказалась отвечать на заданный вопрос, врала и хамила учителю, принесла посторонний предмет в школу. Уважаемые родители, примите меры!»

Прочитав про «посторонний предмет», я так и вскинулась. Русичка уже пролистывала книгу.

- Стрельцова, это что такое?

- Книга. Жюль Верн. «Из пушки на Луну».

- Разве я не говорила о том, что нельзя приносить в школу посторонние предметы?

- Какой это посторонний предмет? Это же книга.

- Ее нет в школьной программе, значит, это посторонний предмет. Я отнесу это директору.

- Вы не можете, - спокойно сообщил Максим.

- Коротков, тебя не спрашивают!

- Мне это и не требуется. Книга – не нечто запрещенное. Вы, как учитель литературы, должны это понимать.

- Обоим «два» в четверти!! - взвизгнула она и вылетела из класса вместе с книгой в руках.

Я ринулась к ее столу, собрала учебники и уволокла портфель к своей парте. Класс в немом офигении смотрел на меня – еще никому не удавалось настолько вывести Ж.Ю. из себя.

- Стрельцова, тебе хана, - наконец с ухмылкой выдохнул Борька Шинков.

- Спасибо, и тебе не хворать, - максимально безразлично отозвалась я. - Спасибо, что вступился, Макс.

- Обращайся, - тем же небрежным тоном отозвался он.

…Тут тишину, воцарившуюся в кабинете, острым ножом вспорол звонок, и народ, подхватив рюкзаки, ломанулся в коридор, рассудив, что нет смысла ждать разъяренную русичку всю перемену, чтобы потом получить от нее люлей и опоздать на физику.

Единственное, что продолжало меня настораживать – собственные слова про типы самолетов, которыми я, между прочим, никогда не увлекалась и знать такие вещи не могла.

***

Видимо, математичка думала, что нет на свете лучше вещи, чем куча домашки по геометрии. Во всяком случае, я сидела над этим гребаным дз уже третий час, а конца-краю все еще не было видно.

Краем глаза я видела границу ярко освещенного настольной лампой круга на столе. Брошь-самолетик как раз лежала на границе этого круга, чуть поблескивая.

Строча доказательство очередной задачи, я заметила слабое движение там, где лежала брошь.

Стремительно повернувшись, я уставилась на самолетик. Он не двигался.

…Я не видела у подъезда среднего роста худощавую фигуру в такой же форменной куртке и брюках, какие были на девушке, от которой я получила брошку.

Фигура стояла, прислонившись к фонарю, насвистывая какой-то мотив. Наконец сверху спикировал серебристый силуэт длиной в ладонь, приземлился ей на плечо.

Фигура облегченно выдохнула, ощутив на плече привычную тяжесть. Чем Рик цеплялся за ткань, до сих пор оставалось для нее загадкой, но ведь это разве главное?

- Ну, что там?

- Он еще не оправился от шока, - послышался тихий свист самолетика. - Но уже привыкает. Скоро перестанет изображать брошку.

- Брошка от слова «бросать», - улыбнулась фигура.

- Стремянка от слова «стрёмно», - незамедлительно среагировал Рик.

Фигура глухо фыркнула, явно сдерживая смех, взмахнула руками и бесследно исчезла, словно ее здесь никогда и не было.

(примечание от автора. Это всего лишь сон)

***

Серебристая пурга кружилась везде, куда ни посмотри. Стоило сделать шаг, и из-под ног взвивалась серебристая туча. Стоило протянуть руку, и искорки пускались в танец вокруг нее живым вихрем.

Помещение было серым, невзрачным – стол, стул, какая-то треугольная ерунда на столе… и искорки. Они были везде.

Среди них иногда мелькали большие силуэты, похожие на пассажирские авиалайнеры – повзрослевшие искорки.

…Впрочем, я была не одна. Рядом стояла девушка не намного старше меня – лет 16. В русых волосах отчетливо виднелась белая прядь, карие глаза с весельем оглядывали помещение, а большой, длиной в ладонь серебристый самолет на плече вертелся во все стороны, словно компасная стрелка.

- Что это за место? - я шагнула к ней.

- «Энт»… - она осеклась на середине слова. - Тебе ещё рано знать.

- Интересное название, - усмехнулась я.

- Это не… - она не договорила. Комнату тряхнуло, искорки снова взвились серебристой метелью, но теперь уже далеко не ласковой, а ранящей – облетев по крутой дуге мою руку, они оставили на ней несколько царапин острыми концами крыльев. Самолетик на плече девушки тоже встрепенулся, стартовал и пропал в серебристой туче.

- Дело плохо, - тряхнула головой она, раскидывая руки и запрокидывая голову.

Её жест словно был сигналом для искорок – серебристый вихрь закружился, скрыв её, а, когда самолетики разлетелись в стороны, внутри вихря никого не было.

***

С урока ИЗО нас в тот день отпустили за пару минут до звонка. На этот раз мои деньги не осели в автобусе, и я рассчитывала поесть. Я была безмерно благодарна ИЗОчке, отпустившей нас пораньше – ведь почти сразу же после звонка начнется «Гром гремит, земля трясётся, класс в столовую несётся». Причём, конечно же, класс будет не один.

…Когда я сбегала по лестнице, тишину, до того нарушаемую лишь звуком моих шагов (остальные пошли по другой лестнице), громом небесным прорезал звонок, резко, громко прозвучав в коридорах и родив на лестнице короткое, быстро умершее эхо. Когда оно затихло, то стало слышно, как бегут остальные по соседней лестнице – они мчались, словно стадо слонов, прыгая через ступеньки, а то и с одной лестничной площадки на другую. Пришлось тоже прибавить хода – я не хотела оказаться последней в очереди из 33 человек.

Разумеется, мои надежды не оправдались – класс забежал в столовую излюбленным способом – двое стояли у дверей, держа их, пока остальные морем голов вливались внутрь. Вбежать кому-то другому в этот момент было невозможно, а, когда все вошли, двое «стражей» у дверей тоже вошли внутрь и попросту захлопнули двери перед моим носом, вынудив меня тратить время на то, чтобы открыть их. Естественно, за это время все успели встать в очередь, змееобразно тянущуюся от начала раздачи вокруг забора, вдоль него и вглубь столовой. Пришлось пристроиться в ее хвост.
Несмотря на то, что большинство брало лишь булочки или соки, все тянули время как могли – им-то не грозило опоздать на урок – в крайнем случае сунут недоеденную булочку в портфель, ну, или зажуют прямо на бегу до кабинета истории. Я же брала полноценный обед, состоящий из котлеты и макарон, и могла не успеть доесть.

…Ожидаемо, когда очередь дошла до меня, оставалось 7 минут до звонка. Я быстро расплатилась, села за ближний стол и заработала вилкой.

…Когда до звонка оставалась одна минута, я доела, спешно отнесла тарелку и поднос в мойку, после чего на третьей космической рванулась в коридор. Кабинет истории находился на втором этаже, но в самом конце крыла, так что бежать надо было далеко.

…Ракетой взлетев по лестнице, я, игнорируя срывающееся дыхание и скачущее галопом сердце, прибавила газу и влетела в кабинет ровно со звонком. Кинулась к своей парте, на ходу расстёгивая рюкзак и извлекая учебник, бухнула портфель на пол, учебник с тетрадкой на парту и вытянулась у стула по стойке «смирно», хватая ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба.

Историчка неодобрительно покосилась на меня, и я поспешно прикинула, помню ли я заданный на дом параграф, ведь за опоздание она могла и спросить его. Параграф я вроде как помнила, только одна дата вылетела из головы. Я поспешно залистала тетрадь, стараясь делать это не слишком явно.

- Садитесь. Итак, я задавала вам параграф 30, правильно? Итак, к доске пойдёт… - она начала обводить взглядом класс, и мне захотелось выматериться, потому что дату я так и не нашла, а у Анны Евгеньевны были свои правила.

Если ты сидишь, стараясь казаться незаметным, или болтаешь с соседом по парте (в этом случае вызвать могут и его), или листаешь тетрадь, или смотришь в учебник, то тебя с большой долей вероятности вызовут. Если же ты разве что не скачешь на стуле, вытягивая руку как можно выше, то, ясен пень, тебя не вызовут. Иногда ребята пытались этим пользоваться, но такой фокус прокатывал лишь у тех, кто действительно всегда все учил. Если же руку тянул какой-нибудь четверочник-разгильдяй, до этого ни разу ничего не учивший (и в этот раз тоже), то его вполне могли спросить, и, естественно, поставить два.

Меня она спрашивала довольно часто (всякий раз – помимо моей воли), и вроде как у меня была репутация более-менее нормального человека, так что я решила попробовать сорвать куш и подняла руку.

Историчка еще раз оглядела ряды, после чего приглашающе кивнула на доску:

- Стрельцова, к доске.

Вот блин.

…Я ответила на четыре с минусом, потому что, конечно же, помимо всего прочего у меня спросили ту самую забытую дату, и я не смогла ответить.

…Я села, вновь залистала тетрадь и едва не выругалась матом вторично: дата была просто донельзя простой, почти как дата основания Нижнего Новгорода. И я ее забыла! Если бы не это, у меня было бы пять, и в четверти бы выходило пять, а не четыре!

…Родители следили за всеми моими оценками, и, если у меня (к примеру, в начале четверти) начинала выходить не пятерка, то меня гнали писать реферат или что-то в этом роде, потому что отговорка «Четверть длинная, исправлю» вызывала лишь ответ «Или нахватаешь двоек», хотя как раз двойки я получала чрезвычайно редко, что, к сожалению, не относилось к тройкам, вызывавшим аналогичную реакцию родителей.

…Естественно, рефераты разрешали писать не по всем предметам (ну, не по ИЗО же, не по труду и не по физкультуре). В случае с последней в началке и в 5-6 классах приходилось хуже всего. Родители выясняли, какие нормативы мы будем сдавать следующими, и мне приходилось до потемнения в глазах прыгать со скакалкой, подтягиваться до растяжения мышц в руках, бегать до падения на землю, отжиматься до него же, прыгать в высоту до боли в ногах и невозможности оторваться от земли. После этих «тренировок» я, как правило, приходила в школу еле живая и безнадежно заваливала нормативы – падала, запнувшись о скакалку, на первом же прыжке, не могла даже повиснуть на перекладине, не то что подтянуться, падала на первом же круге бега, при попытке отжаться просто оставалась лежать на земле, а, попытавшись прыгнуть, со стоном валилась на землю от боли в подгибающихся ногах.

…Когда так произошло несколько раз подряд, у физкультурницы состоялся крупный разговор с родителями, после чего они махнули рукой на физкультуру, следя, чтобы у меня по ней выходило хотя бы 4, что было вполне возможно.

…Когда мы рисовали лицо в анфас и профиль, а у меня это никак не получалось, отец поступил умнее, чем с физкультурой – он просто сел передо мной и сказал рисовать его лицо.

Получилось не очень похоже, но благодаря этому пропорции я запомнила раз и навсегда. Хотя тема «лиц» быстро закончилась, и дальше пошла всякая ахинея, которую я не могла изобразить, хоть тресни (видать, руки росли не оттуда), и у меня, несмотря на все старания, выходило 3,7 в четверти (в первой и второй четвертях, где нас не очень мучали, вышло пять, а в этой выходило только четыре, чудо, что не три).

Сделать же что-либо с технологией было невозможно – никакие внеплановые рефераты не допускались, ну а что делать, когда ты вечно путаешь нитки в машинке, отчего у тебя появляется кукиш ниток размером с половину кулака, а при попытке проткнуть иглой толстенную ткань лишь безнадежно колешь собственные пальцы?

***

Следующим уроком был русский. Мы сильно опережали программу, поскольку уже прошли дефис в наречиях (спасибо двухнедельному карантину почти сразу после Нового года – на нём задавали столько, что весь класс на все лады выл и стонал в нашей группе ВК, что они сидят за домашкой дни напролет до двух ночи – дальше большинство из них гонят спать родители, после чего с утра пораньше снова приходиться начинать надрываться над нехарактерно большой кучей новых тем), что вообще-то должно было быть мартовской темой, а не началом февраля. Но, поскольку дальше уже шли принципиально новые темы, мы топтались на месте, зато сочинениям, изложениям, словарным диктантам и просто диктантам не было конца. Ну, зато нам не грозило остаться с малым количеством оценок, потому что к доске вызывают одного, а диктант или изложение пишут все. Второй вопрос – это то, какие оценки у тебя будут.

Сегодня русичка была нехарактерно доброй – не заставила писать очередной словарный диктант, но зато велела написать просто какой-нибудь «осмысленный» текст, конечно же, с орфограммами. Чем больше текст и чем больше в нём орфограмм – тем лучше.

Я хмыкнула, представив, что напишут некоторые, после чего вздохнула, открывая тетрадку, и задумалась.

О чём писать? Вечная тема «Как я провел/а лето»? Или просто в виде дневника? Или…

Я задумчиво покусала кончик ручки – не очень хорошая привычка, но я не могла от неё избавиться, и даже иногда шутила, что «на пятьдесят процентов мой рацион состоит из ручек».

…Так ничего и не придумав за пять минут, я написала число, написала «Классная работа», затем написала «Сочинение»…

И тут, как говорится, Остапа понесло.