Название: Брошка
Автор: я, кто же еще.
Фэндом: ориджинал
Жанр: повседневность, фэнтези
Предупреждения: параллели с происходящим в мире, просторечные слова (вроде растения семейства капустных), немного перегнутая палка.
Описание: жизнь шла своим чередом, и тут началась какая-то фигня... В смысле "Я не фигня"?! А кто же ты, блин?!

- Вряд ли вы поверите тому, что я вам сейчас расскажу.
- А вы расскажите так, чтобы мы поверили, - усмехается человек напротив меня.
Я начинаю злиться. Звучит так же глупо, как ответная реплика отца, когда я прошу его помочь с задачей, которую уже полчаса не могу решить, а он отвечает: «Подумай», как будто эти полчаса я не думала, а так, просто сидела.
- Вы не поверите, - я чувствую себя идиоткой, срываясь на замкнутый круг.
- А вы сначала расскажите.
- Вы же не поверите… - в моем голосе тоска, но я ловлю убийственный взгляд второго охранника (или кто он там) и понимаю, что, если я сейчас не расколюсь, дальше сведения из меня будут не вытягивать, а выбивать.
Я мысленно прокручиваю в голове свою жизнь. Действительно, когда же началось это? Когда я познакомилась с Актеоном? Или раньше, с рождения, когда я увидела метку? Или позже, когда я попала на Перекресток миров?

***

Возможно, я действительно была особенной, но такой особенной, каким считают человека, родившегося с одной ногой вместо двух. Если такой человек в детстве учится в более-менее адекватном классе, над ним не смеются, но молча сочувствуют, жалеют или же общаются с ним, как с обычным человеком, забывая и помогая ему забыть про свою неполноценность. Если же у него обычный класс, над ним смеются, с ним не общаются, его игнорируют или травят.

Класс у меня был самый что ни на есть обычный, и в нем было всё вышеперечисленное.

Но в чем же твое уродство? – спросите вы. Действительно, оно не так заметно, как, скажем, одноногость, но тоже очень портит мне жизнь.

То ли это пигментация, то ли меня пришельцы пометили, но на запястье левой руки у меня странная метка – десятка два различного размера мелких пятнышек, разбросанных по нескольким концентрическим окружностям.

Эта метка была проклятием всей моей жизни. В школе, едва заметив ее, мне тут же дали кличку Жирафиха, хотя рост у меня был нормальный.

У одноклассников впечатление обо мне уже сложилось, но мне ведь предстояло в будущем иметь дело с другими коллективами, и я решила не показывать метку. К сожалению, она была настолько большой, что какие-нибудь часы или браслет не могли скрыть ее полностью, и, промучившись энное время с видеоуроками, спицами и клубком ниток, я связала нечто вроде браслета, достаточно широкого, чтобы закрыть «созвездие» целиком.

С тех пор я не расставалась с браслетами такого рода – первый порвался (к счастью, это случилось дома), так что я связала еще несколько – про запас.

В пятом классе к нам перевели новенькую – Иру Зотову. Она была очень тихой, замкнутой девочкой, с остальными не общалась, сплетни про мою метку вроде бы не воспринимала.

Постепенно мы подружились, и к началу третьей четверти уже жить не могли друг без друга.

Но 29 января (я помню эту дату до сих пор) все рухнуло. Ира, давно уже снедаемая любопытством, в очередной раз стала выпытывать у меня, что же я скрываю под браслетом. Я, как обычно, отговаривалась, но я недооценила упорство Иры. Наконец, сдавшись, я стянула браслет и повернула руку запястьем вверх.

Повисло молчание. Ира квадратными глазами смотрела на россыпь пятнышек, явно прокручивая в голове все разговоры одноклассников, где была упомянута я.

Спустя две минуты гробового молчания она собрала портфель и отсела в другой конец класса.

С тех пор мы не удостаивали друг друга и взглядом.

Это происшествие убедило меня раз и навсегда – никогда, никому, ни при каких обстоятельствах, нельзя показывать мое уродство.

…Летом, когда я однажды в семь вечера приперлась домой, мама ошарашила меня новостью, что нашла косметический салон, где мне могут удалить метку.

Во мне поднялась волна холодного равнодушия, разбавленного капелькой иронии, и я наотрез отказалась. Был грандиозный скандал, вся семья откровенно не понимала, почему, если эта метка так отравляет мне жизнь, я не хочу от нее избавиться, раз за разом меня спрашивали, не изменила ли я свое решение, и раз за разом я говорила «нет».

В конце концов, если мне суждено было родиться с этой меткой, то какой смысл от нее избавляться – от судьбы не убежишь.

…Но где-то в седьмом классе моя жизнь круто перевернулась.

Топать по морозу на остановку, предвкушая поездку в заледеневшем автобусе, где, пожалуй, даже холоднее, чем на улице – удовольствие ниже среднего. Если ты делаешь это в темноте, кое-как разгоняемой фонарями, с тяжеленным рюкзаком за плечами и мешком с физкультурной формой в руках, который норовит заставить тебя споткнуться и упасть лицом в сугроб, настроение падает до критически низкой отметки. Если же сегодня у тебя сдача нормативов, контрольная по алгебре и проверочная по истории, ты близка к депрессии.

Так как у меня в наличии было все вышеперечисленное, то я действительно была очень зла и угрюма, и лишь любимая музыка в старых, проводных наушниках слегка скрашивала жизнь.

Школа моя находилась в такой жопе города, что и говорить не хотелось. Туда надо было около часа ехать на автобусе (это еще без пробок, если они были, то поездка могла затянуться часа на два), после чего еще минут пятнадцать-двадцать пилить пешком по обледенелой, ни разу не чищеной и даже не посыпанной песком или солью дороге. Так как мы не учились лишь при -30 и ниже (а в -29 будь любезен явиться, если не желаешь получить люлей от всех учителей, ведших уроки в тот день), а сегодня было -25, то по этой самой дороге мне предстоял забег (хотя по льду фиг побежишь) – свитер, жилетка и еще один свитер не очень-то грели, да и лицо, не закрытое ничем, кроме надвинутой на глаза шапки, грозило промерзнуть до основания.

…Остановку тоже давно не чистили, снега было по одну четверть голени, а под ним скрывался все тот же вездесущий лед – следствие давней оттепели.
Сердито переступая на одном месте, как стоялая лошадь, я поглядывала на дорогу – рыжий, заляпанный грязью автобус и не думал показываться.

Спустя пятнадцать минут, когда людей вокруг стало ну очень уж много, автобус, поскрипывая тормозами и чуть заметно кренясь на один бок, подъехал. Народ тут же осадил открывшиеся двери, пихая друг друга. Я, однажды уже испытавшая действие сей «мясорубки», держалась сзади, но, как и всегда, стоило мне предпринять попытку зайти, как водитель попытался закрыть дверь и уехать.

То ли мой мат помог, то ли он сам увидел свою ошибку, но дверь повторно зашипела, открываясь, я втиснулась внутрь, едва не ткнувшись лицом в синтетическую ткань чьей-то куртки (народ внутри стоял, как селедки в бочке), после чего предприняла попытку заплатить за проезд.

Сто рублей, переданные водителю посредством нескольких добрых людей, у него же и остались – мне протянули только билет. Все мои попытки доказать водителю, что я заплатила втрое больше, чем надо, провалились – что-то доказывать, при каждом рывке хватаясь за поручень и едва ли не утыкаясь лицом все в ту же куртку неизвестного человека, было не так уж легко.

…Автобус затормозил, в результате чего я почти треснулась башкой об дверь. Последняя, изрядно потеснив меня, открылась. Я выпрыгнула наружу, на всякий случай держась за поручень на двери.
Наружу протиснулись несколько людей, я залезла обратно. В салоне стало немного свободнее, и мне удалось пробраться к окну, покрытому морозными узорами и инеем (разумеется, разглядеть что-либо сквозь них было невозможно).

Я вздохнула, чувствуя голодное урчание в животе. Дома мне не удалось толком позавтракать, поэтому я рассчитывала на обед в столовой – благо, кормили там нормально, и есть в ней не опасались даже учителя и лично директор.

К сожалению, весь мой капитал сгинул здесь, в автобусе, и, если семидесяти рублей вполне хватило бы на чай, тарелку макарон и сосиску, то теперь мне предстояло сидеть голодной семь уроков. Ну ладно, непосредственно сидеть надо было шесть – физкультура была вторым уроком.

Любой другой человек на моем месте попросил бы заплатить за еду одноклассника, пообещав вернуть долг, но ведь на меня и внимания не обратят, словно я предмет мебели, ну, или посмеются: «Ты же Жирафиха, так что тебе и травы хватит, вон, иди пожри тот разноцветный куст в кабинете истории. Только я не уверен, что потом историчка тебя не убьёт».

Разумное замечание – историчка берегла свой кабинет, как зеницу ока, пускала нас лишь со звонком, заставляла после каждого урока поднимать стулья и поправлять парты, даже если они перекосились всего на несколько сантиметров.

…Автобус в очередной раз затормозил, подъехав к остановке, двери с шипением открылись, впуская поток ледяного воздуха (впрочем, холоднее, чем здесь, он быть не мог) и девушку лет 20, выглядевшую ну очень уж странно. Глядя на нее, можно было подумать, что у нас здесь осень, а не -25.

Девушка была одета очень легко – довольно плотная куртка из темно-синей ткани (даже без капюшона и видимого воротника – шея легко просматривалась), такие же брюки, не то ботинки, не то невысокие сапоги на ногах, небольшая сумка на плече и странная серебристая брошка на куртке – крошечный, длиной сантиметра два-три самолетик. И все. Ни шапки, ни перчаток (хотя у меня подрагивали пальцы даже в варежках).

Правда, и выглядела она очень бледной, но ее не трясло, что было бы понятно при ее одежде. Заплатив за проезд, она протиснулась к окну, встала рядом со мной, придерживаясь пальцами с коротко остриженными ногтями без намека на маникюр за металлический поручень. Голыми руками. При -25. А ведь вроде не блондинка… Я покосилась на нее. Да, очень сильная, прямо-таки нездоровая бледность кожи, настороженный взгляд, железная хватка – того гляди, на поручне вмятины останутся.

…Мы обе стояли молча всю дорогу до школы. Пробираясь к выходу метров за сто пятьдесят до остановки, я заметила, что она идет за мной, и мне стало страшновато.

…Выскочив из автобуса, я сразу развила максимальную скорость по направлению к школе, преследуя сразу две цели – согреться и оторваться от моей внезапной попутчицы.

Она, кажется, тоже чуть ускорила шаг – музыка в наушниках мешала мне сказать точно, не оборачиваясь. Я стянула варежку, едва не взвыв от обжегшего кожу мороза, дотянулась до телефона и выключила музыку, после чего поспешно натянула варежку обратно – кровь в прямом смысле слова начала стыть в жилах.

Теперь я могла слышать окружающий мир, при этом делая вид, что слушаю музыку.

Шаги преследовательницы звучали как-то… неуверенно. Она то и дело почти срывалась на бег, но затем тормозила, и виноват был явно не лед на дороге. К тому же было похоже, что она прихрамывает на одну ногу – снег скрипел неравномерно, сильнее проседая на каждом втором шаге.

Наконец ее неровные шаги прозвучали совсем близко, и я панически обернулась, почти ткнувшись лицом в ее куртку. Как?! Я могла поклясться, что ближе, чем на два шага она ко мне не подходила!

Я встретилась с ее взглядом и с изумлением заметила, что ее глаза похожи на кошачьи – они чуть поблескивали в темноте, был виден зауженный зрачок.

- Что вам от меня надо? - практически просипела я, порываясь сделать шаг назад.

Девушка, прежде чем ответить, огляделась, и это насторожило меня еще больше.

- Мой срок на исходе. Такие, как мы, после смерти своего долго не живут. Я – исключение. Мне удалось найти второго. Но природа берет свое. Мне осталось не более часа. Пожалуйста, сохрани… это. - она резким, порывистым движением провела по своей куртке, сунула что-то в мою ладонь, после чего пошатнулась, готовая упасть, но при моей машинальной попытке поддержать ее отстранилась.

- Не надо, Диана, - ее обветренные губы тронула слабая улыбка. - Тебе еще рано видеть смерть. Иди.

Я сделала шаг назад, перепуганная тем, что она назвала меня по имени, и ее странными словами.

- Может, вызвать «Скорую»? - неуверенно спросила я.

- Они мне не помогут. Я вообще не принадлежу этому миру, - снова чуть улыбнулась она. - Иди, Диана, иди.

Я, плохо соображая от страха на грани паники, кинулась вперед, в сторону школы, и не видела, как девушка за моей спиной осела на снег, потеряв остатки сил, откинула руку в сторону, словно бы для того, чтобы туда села какая-то птица, и с ее холодеющих не от мороза – от близости смерти губ едва слышным шепотом сорвалось имя того, с кем она так сроднилась, что не могла жить после его смерти, несмотря даже на зарождавшуюся дружбу с его братом, которая теоретически могла бы ее спасти.

...Школа, как обычно, встретила меня теплом и светом, которых так не хватало на улице.

Пройдя в раздевалку, я хотела снять варежки и вдруг поняла, что все еще сжимаю что-то в кулаке.

Разжав его, я увидела ту самую брошь, которая меня так поразила – серебристый истребитель.

Что интересно, это была не совсем брошь – у нее не было булавки или же липучки.
Я побоялась класть ее в карман джинсов – раздавится, в портфеле она могла потеряться. Но, стоило мне положить ее на рукав свитера, как она тут же намертво зацепилась за ткань. Я недоверчиво потянула ее, и лишь через пару секунд она отцепилась.

- Круто, - выдохнула я, и, переодевшись, прижала брошку к вороту свитера, который затем закатала – так ее не будет видно, я буду ее чувствовать, а, даже если она и не удержится, то не вывалится.

***

Пожалуй, теперь я могла сказать, что странности, в конце концов приведшие меня сюда, в этот идеально чистый кабинет, являющийся воплощением закона, порядка и психушки в одном лице, начались именно в тот день.

***

…Учебные дни текли как обычно, но для меня стало нормой изредка поднимать ладонь к вороту свитера, проверяя, там ли самолетик. Это было странно, но один взгляд на его фюзеляж, являющийся точной копией фюзеляжа настоящего самолета, радовал меня, поднимая внутри волну непонятно откуда взявшегося тепла.

…Первые признаки того, что что-то не так, появились на уроке литературы два дня спустя.

Я, как обычно, сидела, с отсутствующим видом глядя в учебник. Учительница распространялась о том, какая великая гоголевская повесть эта «Шинель» (хотя лично у меня на большую часть школьной литературы была аллергия). Класс, естественно, тоже скучал, но гам не отвлекал меня – я сидела, прокручивая в голове различные виденные мной самолеты и прикидывая их основные характеристики – массу самолета, грузоподъемность, средний объем топливного бака, примерную дальность полета и крейсерскую скорость.

- Стрельцова, о чем ты думаешь? - вывел меня из раздумий сердитый возглас учительницы.

- О типах самолетов и об их основных характеристиках, - бухнула я и сама испугалась, хотя это было чистой правдой. Жанна Юрьевна изумленно уставилась на меня, класс тоже замер в явном недоумении.

- Э-э… Что?-раздался чей-то офигевший голос с другого конца класса. Я машинально покосилась туда. Уронившим изумленную фразу, словно камень в воду, оказался Максим Коротков – пожалуй, единственный человек в классе, который хотя бы не относился ко мне с презрением.

- Вот как…-тихо сказала учительница. - Стрельцова, будь так любезна выбросить из головы посторонние мысли и сосредоточиться на уроке! - внезапно чуть повысила голос она, возвращая себе потерянные на миг бразды правления классом. - Итак, кто скажет мне, почему Николай Васильевич Гоголь знакомит нас с Акакием Акакиевичем Башмачкиным? Кстати, это будет тема вашего сочинения к завтрашнему дню. Стрельцова, может быть, ты ответишь?

Я отрицательно покачала головой.

- Дай дневник.